Поляки в Сибири в конце XIX – первой четверти XX века: историографические традиции, новые направления и перспективы исследований

Вторым фактором, подтолкнувшим минских дворян к активным действиям по защите своей идентичности, стали браки с крестьянками. Принадлежность к привилегированному сословию, осознание своего высокого социального статуса и католическое вероисповедание значительно ограничивали выбор поляками брачных партнеров. В этих условиях первое время проживания в Сибири дворянские семьи заключали браки преимущественно между собой. Например, дворянин Людвиг Михайлов Юшкевич (1881 года рождения) был женат на дворянке Констанции Викторовне Скуратович (1886 года рождения), а его племянник – Петр Карлов Юшкевич (1908 года рождения) женился на мещанке Констанции Адамовне Татаржицкой [19, л. 35, 37]. Однако не всегда удавалось найти подходящую партию в своем кругу. К примеру, после смерти жены Бронислав Александров Скуратович был вынужден в 1899 г. жениться вторично, т. к. у него на руках оставался 2-летний сын. Его второй женой стала Христина Иванова Лапоть – православная девушка из семьи крестьян-переселенцев посёлка Поречья [20, л. 59 об.-60]. Все же о широком распространении браков с православными крестьянками можно говорить лишь применительно к первой трети XX в.

Сближению с православным крестьянским населением способствовал образ жизни потомков польских шляхтичей в Сибири, который немногим отличался от крестьянского быта. Не искушенный в вопросах социальной принадлежности населения посёлка Уразайского, священник Владимир Раев Николаевской церкви села Нагорного, к чьему приходу относился это поселение, записал в 1897 г. православного дворянина Степана Антонова Бабицкого крестьянином [21, л. 30]. Батюшке указали на его ошибку, и в последующих метрических записях Степан Антонов Бабицкий везде значился как «потомственный Дворянин». Однако, в 1918 г. в метриках младшие сестры и брат Степана Бабицкого значились все-таки крестьянами.

По переписи населения 1897 г. в посёлке Уразайском проживало 66 человек обоего пола, из которых 52 человека были римско-католического исповедания, а 14 человек – православными [14, л. 1-11 об.]. Если выявить религиозную принадлежность населения переписчику не составило труда, то вопрос о родном языке явно поставил его в тупик. У многих католиков в графе «родной язык» первоначально стояла помета «М.Р.», что означало «малорусский», однако в большинстве случаев эта надпись была исправлена на «польский». Внося в бланки переписных листов последние семьи – Чистовых, Лукашевичей и Муравских, – переписчик окончательно запутался: у православного крестьянина Николая Чистова и у его детей сведения о родном языке были исправлены трижды. В окончательном варианте Николай Чистов и его дети говорили на малороссийском языке, а его жена – католичка и дворянка, – на польском [14, л. 10 об.]. Эта путаница была вызвана отказом на официальном уровне признавать белорусский язык в качестве самостоятельного, его считали разновидностью русского или малорусским языком, в зависимости от ситуации.

Посёлок Уразайский в качестве примера попал в Инструкцию к составлению племенных карт… 1917 г., где положения переписи 1897 г. о вероисповедании и родном языке населения пытались перевести в национальную категорию. В итоге получилось, что 50 человек в поселке были поляками, а 14 человек – русскими [22, с. 34].

За период с 1897 по 1926 г. население посёлка заметно увеличилось, что было связано с подселением упомянутых ранее новых семей, которые в более поздних источниках указаны поляками по национальности. В материалах переписи 1926 г. в посёлке Минск-Дворянском, где проживало 153 человека обоего пола, численно преобладало белорусское население [4, с. 34], а по материалам Похозяйственной книги за 1934 г. в поселении минских дворян проживало 169 человек обоего пола, из которых 153 человек по национальности были поляками [19, л. 28–44]. Почему же население, считавшее себя поляками до переписи 1926 г. и после нее, в материалах самой переписи оказалось белорусским? Видимо, перепись 1926 г. в большей степени отражала пожелания центральных властей, для которых польская национальность выглядела неблагонадежной. Похозяйственные книги составлялись местными работниками сельсовета, которые учитывали мнения самих жителей. Для последних же польскость отождествлялась со шляхетским происхождением и римо-католической верой, а белорусская национальность с православием и крестьянским происхождением. Подобные стереотипы бытовали и среди мелкой шляхты в самой Беларуси. Правда, дворяне Бабицкие, которые были православными, записаны в похозяйственных книгах «беларосами».

В 1930-х гг. в рамках общегосударственной политики велась кампания против «врагов народа», в результате чего целый ряд польских семей из посёлка Минск-Дворянского был репрессирован. Спастись от репрессий не помогло и революционное прошлое предков минских дворян. После Второй мировой войны сибирские потомки минской шляхты стали менять в официальных документах национальность с польской на русскую [23, с. 10–13].