Полярный круг. Выпуск 2

Бредем по колено в воде, с трудом вытягиваем то одну, то другую ногу. Сзади слышу учащенное дыхание Игоря. С Игорем у меня свои счеты. В палатке наши места рядом. И на привалах он изводит меня битловскими песенками:

...Шеф отдал нам приказ Лететь в Кейптаун... Ту-дл-ду, туд-ду , ду-дл-ду...

И откуда он нахватался этого? Рабочий парнишка, а ерничает. Никогда не скажет: "Идем спать". Вместо этого: "Пойдем кинем кости в мешок". Рассказывает о девушке, которую, возможно, любит, и тут же: "Эх, и прошвырнуться бы с нею".

Но сейчас Игорь явно не собирается лететь в Кейптаун. Он тащит тяжеленный рюкзак, поверх него скатанная палатка, к палатке приторочены чайник и кастрюля. Всякий раз, когда он спотыкается о кочку, они бренчат. Игорь чертыхается.

Впереди идущие останавливаются. Короткая передышка. Упираюсь рюкзаком в высокую травянистую кочку. Ноги по самые бедра в воде. Споласкиваю лицо. Но от гнетущего зноя пот снова заливает глаза. На отдыхающую неподалеку Алевтину стараюсь не смотреть. Если парням муторно - каково ей?

К Алевтине, хлюпая по трясине, пробирается Игорь.

- Возьмите, - говорит он и протягивает ландыш.

Скромный белый ландыш с едва раскрывшимися лепестками.

Лицо Алевтины, осунувшееся, серое от усталости, слегка розовеет. Игорь возвращается к своему вьюку, ложится на спину, чтобы просунуть руки в лямки рюкзака.

Вот тебе и "ту-дл-ду". Как нелегко понять человека, даже если спишь бок о бок в одной палатке. Ребята поднялись. Надо идти. И снова бредем к темнеющей впереди опушке.

Утята. Скоро полночь. Бредем в сизой полутемени. Процеженная сквозь черную сетку накомарника, она кажется гуще. Полусгнивший валежник одуряет настоем плесени. Пот разъедает глаза, от репудина, которым смазал руки и шею, зудит кожа. Продолжаю прыгать с кочки на кочку, перелезаю через поваленные бурей деревья, обдираю руки о корявые еловые ветки. Сапоги чавкают - угораздил в одну из ямин, доверху наполненных болотной жижей.

Между елями показывается просвет. Впереди ручей. Юрий Васильевич Козлов снимает со спины седло с теодолитом. Привал!

Сбрасываю рюкзак на зыбкую кочку. Первые минуты молчим. Надо отдышаться. Ощущаю солоноватый вкус пота, которым насквозь пропитана волосяная сетка. Иду к ручью, споласкиваю разгоряченное лицо, смачиваю губы. Теперь можно выкурить вторую сигарету.

От невеселых мыслей отвлекает всплеск на ручье. Застываю, как лягавая, делающая стойку. Из-за поворота плывет утка-нырок. Плывет медленно, и в сонном ручье скользит ее отражение. Неподалеку от меня утка взлетает и снова плюхается на воду. Описывает полукруг и застывает в ожидании чего- то. Едва брезжит рассвет, и утка на воде кажется нарисованной.

И тут вижу, как сверху, из-за поворота, спешат семеро утят. Они плывут, суматошно взмахивая крылышками, норовят опередить друг друга. Вот они нагоняют мать и вместе с нею скрываются за крутой излучиной.

Топографы. Встреча с топографами произошла дней пять назад. Они приплелись на геодезический пункт в самый зной. Заросшие, изможденные, обтрепанные. В палатке, кроме меня, все спали. А я при виде этих лесных бродяг подумал недоброе. На всякий случай карабин пододвинул поближе. Потом увидел треногу, рейку и, сконфузясь, незаметно убрал руку с приклада.

Топографы попросили разбудить нашего техника. Из-за болезни рабочего они вынуждены были задержаться в тайге. Продовольствие кончилось, а до базы не меньше трех суток.

У нас с продовольствием тоже негусто. Последний раз часть сброшенных с самолета консервных банок побилась, мешок с пшеном зацепился за сук и распоролся. Подобрали жалкие крохи. Я думал, что техник, выслушав бедолаг, пожмет плечами: сами, дескать, кукуем. Своими папиросами он, к примеру, никогда не делился. Если у кого кончается курево - пренебрежительно отмахивается. "Не к теще на блины идем. Дурнячком, что ли, рассчитывали прожить".

Но техник, хмуро выслушав просьбу топографов, даже плечами не пожал. Выбрался из палатки, расстелил мешковину и стал делить на две кучки скудные припасы. Банку - топографам, банку - нам. Сахар, сушеную картошку, пшено - все поровну.

Гости пообедали, проспали до вечера и, надев тощие рюкзаки, скрылись в тайге.

Мы же после их посещения пятый день хлебаем одну тюрю. Вскипятим ведро воды, кинем горстку крупы, положим сухарей. Никогда такого варева не ел.

И все же табаком техник по-прежнему не делится. Из принципа.

Упрямая. Было время, я с легкой душой говорил приятелям: "А ну вас в болото!" Теперь злейшему врагу того не пожелаю. Проклятое болото словно растет и ширится на глазах. Все чаще останавливаемся. Впереди - травянистая кочка с уродливо искореженной карликовой березкой. Передохнуть бы на ней! Пытаюсь взобраться на кочку, но она уплывает из-под ног, и я плюхаюсь в воду. Рюкзак тянет книзу. Он кажется доверху набитым чугунными болванками. Вода по грудь. Ржавая, затхлая. Цепляюсь за траву. Ага, все же встал! И снова плетусь, с трудом выдирая из трясины пудовые сапоги.