Полёт раненой птицы

Теперь Вита всё знала. Как остальные, прекрасно осведомлённые в том, что его отец – сволочь, что бьёт мать, что, пока Лёха был маленьким, ему тоже доставалось. А когда повзрослел, сравнялся с отцом в росте и силе, связываться с ним стало неинтересно. Опасно. Но пока сына не было дома, отец отыгрывался на матери.

Бил он умело, аккуратно, не оставляя следов, а мать скрывала, убеждала Лёху в том, что всё в порядке, всё нормально. Она отлично понимала, что, стоит ей пожаловаться, и Лёха не будет, как она, молчать, мириться с терпеливой покорностью. Подобное уже произошло однажды. И, если бы не примчались соседи, если бы не растащили их по разным комнатам…

Теперь Вита всё знала, и больше не существовало возможности, прикрываясь её неведением, врать самому себе, что где-то и когда-то всё-таки бывает хорошо. Или хотя бы просто – спокойно. И не важно, как она теперь к нему относится: с отвращением и презрением или с жалостью и соучастием, ‒ ему не надо от неё никаких отношений. А жалости и соучастия – тем более!

– Значит, ты больше не придёшь? – Вита пыталась заглянуть Лёхе в глаза, и он, наконец-то, посмотрел прямо на неё.

– А ты хочешь, чтобы я пришёл? – уточнил, вроде бы беззаботно и добавил, мотнув головой: – Тогда, пойдём!

Вита едва успевала за Лёхой, так стремительно он шёл. Её тревожил этот бег и наигранная лёгкость, но она надеялась: стоит оказаться на крыше, и все наладится, станет прежним.

Лёха легко перескочил через подоконник, театрально развёл руками.

– Всё! Я здесь! Довольна? Теперь уже можно уходить?

– Не уходи! Пожалуйста!

Почему он считает, будто все изменилось?

Да, она увидела то, что не должна видеть. Она узнала то, что он хотел от неё скрыть. Ну и что? Это никак не повлияло на её отношение к нему.

– Не надо! Не уходи! Ну, пожалуйста! Останься! – Вита просила и требовала одновременно.

– Почему я должен здесь остаться?

– Не почему. Просто так.

Она надеялась убедить Лёху в том, что здесь, на их крыше, мир все так же прекрасен и добр. И, если ему сейчас плохо…

– Пожалуйста. Я сделаю все, что ты хочешь. Только не уходи!

Лёха нехорошо ухмыльнулся и с презрением повторил её слова:

– Всё, что хочу?

Он смерил Виту взглядом.

– Тогда – раздевайся.

– Зачем? – она удивлённо округлила глаза, и Лёха объяснил, цинично и откровенно:

– Трахнуть тебя хочу. Ты же на всё согласна?

У Виты дрогнули губы. И больше ничего: ни слов, ни жестов, ни слёз.

Кулаки сами сжались, и Лёха едва сдержал неуправляемое желание замахнуться и ударить.

Чтобы она отступила, чтобы закрыла лицо и не смотрела на него преданным беззащитным щенячьим взглядом!

Он ненавидел слабых, покорных, терпеливых. Он не верил сказкам. Особенно, если у них был счастливый финал.

Вита даже не шелохнулась, когда Лёха прошёл мимо. На какое-то время, независимо от собственных стремлений, она вдруг потеряла твёрдую форму и превратилась в чистый слух. Она стояла и слушала его движения. Потому что каждое движение имело свой звук. Мягкие шаги по битуму, лязг карниза под подошвой, короткий прыжок с подоконника на пол. Только далёкий стук хлопнувшей двери напомнил, что она ещё способна видеть и думать.

Вита огляделась по сторонам и подумала, что никогда в жизни не выйдет больше на эту крышу.

Она забралась в комнату, захлопнула окно, задёрнула шторы.

Разве она в чем-то виновата? Разве плохо быть согласным на все ради другого человека? Разве за это бьют и унижают? Разве злятся, спрашивая «Хочешь сказать, что влюбилась в меня?» И, если он больше не придёт, зачем ей эта крыша? И синее небо над головой, и неиссякаемое тепло весенних солнечных лучей, и перспектива пространства, манящая бесконечностью, и свободная независимость одиночества. Зачем ей все?

Вита выкурила несколько сигарет подряд, наполнив комнату дымом и запахом табака. Почувствовала тошноту, а не облегчение. Побрела на кухню, выпить воды.

Вода показалась тёплой и противной.

Вита открыла холодильник. Хотела поставить в него чашку, для охлаждения. Наткнулась взглядом на початую бутылку водки, которой мама растирала иногда ноющие колени. Недоуменно хмыкнула. Выставила бутылку на стол, выплеснула из чашки воду.

Никогда раньше Вита не пила водку. А ведь другие пьют. С удовольствием. И веселятся потом. И говорят: «Всего каплю! Для поднятия духа!»

Вита наполнила чашку, отхлебнула немного, ощутила, как защипало губы и горло.

Вообще – противно. Но внутри потеплело, и будто мурашки пробежали, не снаружи, а тоже внутри. Забавно.

Вита зажевала не очень приятный вкус свежим огурцом, и, почти не воспринимая собственных ощущений, сначала допила то, что налила в чашку, а потом и то, что оставалось в бутылке.

И ничего! Никаких особенных переживаний! Никакого маразма и потери памяти!

Она – Виолетта Тѝшина. Она сидит за обеденным столом на кухне в своей родной квартире. У неё слегка кружится голова. Скоро вернутся домой её мама и бабушка. А у неё в комнате не продохнуть от курева. Но ей все равно.

Вита лениво поднялась со стула. И тут все поплыло перед глазами, колени непослушно подогнулись, голова запрокинулась, и Вита тяжело рухнула на пол.

12