Полёт раненой птицы

– Знаешь, я завтра не смогу, – неуверенно затянула она. – Может, когда-нибудь в другой раз или…

Или никогда! Она даже не поинтересовалась: что со мной? почему я в больнице?

И зачем я потащилась за Милкой? Зачем мне понадобилось подслушивать? Что это за дела у Алины намечены на завтра, мешающие прийти ко мне в больницу? Да нет у неё никаких дел!

Обидно! Настроение ещё больше испортилось, и я вернулась в палату.

Возле меня по-прежнему хлопотали две медсестры, что-то поправляя, что-то переставляя.

Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, я нарочито внимательно следила за их действиями.

Кто-то входил, кто-то выходил. Кажется, опять заглядывал врач, тот самый, который разговаривал с моими родителями. А потом стало тихо, пусто и темно. Уходя, медсестра выключила свет.

И действительно, зачем человеку, лежащему без сознания, свет!

Я осталась одна. Как всегда.

Ну и ладно! Опять воспользуюсь преимуществами моего нынешнего положения. Попробую рассказать, как я сейчас выгляжу.

Я внимательно рассматривала своё тело. Ощущения были несколько непривычные. Оказалось, это не совсем то же самое, что смотреться в зеркало. Отражение живое, повторяет за тобой каждое движение, оно послушно твоей воле: хочешь – размахивай руками, хочешь – корчи рожи, оно все повторит. А сейчас я с моим телом существовали отдельно. Оно неподвижно лежало, и что бы я ни хотела с ним сделать, как бы ни стремилась к движению, как бы ни рвалась вперёд, оно оставалось абсолютно равнодушным ко всем моим метаниям. Это была я и не я одновременно. Возможно, вся ерунда про то, что внутри каждого из нас существует несколько человек, является правдой. И вот теперь один человек лежит на больничной кровати, а другой разговаривает с воображаемыми слушателями и удивлённо пялится на того, первого. А если первый умрёт окончательно, что станет со вторым? Я так и останусь летать между небом и землёй? Или тоже – умру, исчезну навсегда?

Почему-то мне совсем не хочется выяснять, какое из моих предположений окажется правдой. Наверное, потому, что от мыслей о смерти мне становится жутко и страшно. Я не знаю, что такое умереть навсегда. Как будет потом? И будет ли что-нибудь? Может, ничего. Все останется, а я… «Я» больше не будет. Не понимаю. И боюсь. Очень боюсь. Я не хочу «ничего», мне нравится жить. Несмотря на боль, несмотря на несчастья, несмотря на то, что получается совсем не так, как хочется, мне нравится жить. Я хочу жить. Даже в тоске и одиночестве. И пускай моим родителям все равно, что будет со мной, я…

Мама?

Я и не заметила. И, думаю, в этом нет ничего удивительного. Думаю, вы бы тоже мало чего заметили, оказавшись вдруг в моем положении. Поэтому меня не в чем винить.

Ну да! Я не сразу заметила. Не сразу заметила, что в углу палаты в кресле сидит моя мама, сидит и, не отрываясь, смотрит на меня. Точнее на ту меня, которая осталась телом. Губы её шевелятся, почти беззвучно, руки её, сложенные на коленях, едва заметно дрожат, а глаза… глаза сухие и красные. Ну да! Станет ли она плакать обо мне?

Моя мама вообще ненавидит слезы. Если я плачу, она говорит: «Настя! Перестань выть! Я прекрасно знаю цену твоим слезам. Они фальшивы насквозь. Хватит устраивать представления! Ведь это лишь для того, чтобы помотать мне нервы». От таких слов выть хочется ещё сильнее, ещё громче. Назло. Чтобы она мучилась так же, как я. Но тогда мама просто разворачивается и уходит в другую комнату. Хотя сама она тоже иногда плачет. Из-за всякой ерунды.

Вот, допустим, недавно. Она позвала меня в магазин: мне нужны были сапоги на зиму. А думаете, мне хотелось тащиться? На улице – сырость и слякоть, в магазине – духотища, и мама наверняка заставит меня перемерять пар двадцать и успокоится, лишь когда я вся взмокну от пота и без сил распластаюсь по скамеечке. А то, что выберу я, ей, конечно, не понравится, и мы начнём спорить, и все закончится сердитым восклицанием, что я своими воплями позорю её перед людьми. И я, само собой, отказалась идти. Тем более именно сегодня я обещала Милке выложить в «Инстаграме» новые фотки.

Мама хлопнула дверью и ушла одна. Она без меня купила мне сапоги (у нас размер ноги одинаковый), поставила их передо мной и велела померить, и, главное, немедленно, сию секунду. А мне было некогда, от компа не оторваться. Неужели примерка не подождала бы! Да и сапоги мама выбрала какие-то уродские: и каблук слишком низкий, и верёвочками дурацкими увешаны, и клёпочки с цветочками. Ужас! Ну я честно и сказала, что мерить, а тем более носить эту уродскую обувь не собираюсь. Пусть мама сама в них позорится. И тут началось.

– Ходи тогда босиком и не жалуйся, что ноги замёрзли! Больше никогда ничего тебе не куплю! Раз тебе не нужно, то мне – тем более!

Вот уж я испугалась!

– Не волнуйся! Мне и в осенних сапогах не холодно. Перебьюсь! Они хотя бы нормальные! Не то, что это убожество! У тебя вкус, как у старухи!