Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Растущее противоречие формального права и реального функционирования советских институтов, ставшее основой однопартийного режима, требовало создания особого «секретного конституционного права», т. е. возможности изъятия отдельных (политических) дел из обычного формального уголовного судопроизводства в интересах чрезвычайных органов и установления особого порядка их рассмотрения. В этом отношении характерна дискуссия о сроках содержания подозреваемых под стражей. Если одни ее участники отстаивали необходимость его четкой фиксации с учетом произвола на местах, то другие категорически отвергали такой подход, выступая «против этой лицемерной фразы» – за увеличение сроков содержания и возможность их продления. Третий подход также чрезвычайно характерен: поскольку «приходится считаться с либеральными тенденциями Запада в этом отношении» (где такие сроки установлены), необходимо пойти на их юридическую фиксацию во избежание «агитации против Советской власти». Стремясь «сочетать в этом вопросе политику и дипломатию с действительной жизнью», советские юристы считали целесообразным, с одной стороны, «соблюдать кодекс», с другой – максимально развязать руки карательным учреждениям, ибо в случае подавления бунтов есть «такие дела, когда и выпускать нельзя и расстрелять нельзя, а надо держать и вести следствие». Поэтому предлагалось «дать такую формулировку, которая охватывала бы порядок производства арестов ГПУ, различными органами ГПУ, чтобы мы могли сказать, что по всему Союзу производится надзор за ГПУ и чтобы не говорили, что за органами ЧК он не установлен». В результате родилась компромиссная формула – «продление срока выше установленного допускается лишь в самых исключительных случаях, и не иначе, как по представлению прокуратуры утвержденному ЦИКом Союза или ЦИКами союзных республик по принадлежности». Была принята та же формулировка, что и в отношении прокуратуры – «она ничего не дает, кроме того, что унифицирует порядок в обоих случаях»[967]. Та же дилемма соотношения формального и секретного права встала при решении вопроса о публичном объявлении судебных приговоров. Сохранение нормы о том, что «приговоры по всем делам подлежат публичной гласности», вступало в очевидный конфликт с тайным приведением приговоров в исполнение, а также тем фактом, что «пресса не имеет права ссылаться ни на один материал, фигурирующий на закрытом заседании». Выход предложен Крыленко: «Какой смысл кроме либеральной болтовни? В газетах будет напечатано, что такой-то приговорен к расстрелу при закрытых дверях и тогда все будут знать, а если не будет напечатано в газетах, то и знать не будут. Я предлагаю сказать “за исключением случаев, указанных в законе”»[968].

Вопрос об обжаловании судебных решений, как регулярных, так и в особенности секретных, в этой системе терял всякий смысл. «Поскольку в нашем советском государстве нет разделения властей, – констатировали эксперты, – судебные органы, в сущности, ничем принципиально не отличаются от административных», «между судебными и административными органами существует лишь распределение функций, в зависимости от удобства рассмотрения дел в том или ином порядке». Административная юстиция, следовательно, невозможна. «Поэтому у нас особое значение приобретает установление права жалобы на действия государственных учреждений и должностных лиц»[969].

Особенностью советской судебной системы уже в начале ее существования стало отступление от установленных основ судопроизводства – законодательные оговорки (по особым постановлениям ЦИК) об особых системах подсудности, особых судебных учреждениях и процедурах выведения дел из подсудности. Предполагалось, что наиболее важные дела разрабатываются «в особо организованных губернских судах, а дела исключительной важности в верховных судах, а в автономных республиках – главных или высших судах»[970]. С этих позиций в особую категорию наиболее тяжких выносились «контрреволюционные преступления»[971]. Тенденция к чрезвычайным институтам судопроизводства, наметившаяся уже в период Гражданской войны и сразу после нее (в деле Савинкова) отражена в выведении политически значимых дел из сферы конституционных судебных органов в некое специальное правосудие. Она нашла выражение в публичных политических процессах против основных оппозиционных политических партий – эсеров, меньшевиков, а затем и внутрипартийных оппозиционеров[972]. Постоянное повторение в законодательстве термина об «особых» мерах судопроизводства вполне закономерно. Именно они стали действующей нормой советского уголовно-процессуального права, в то время как формальные нормы – скорее исключением из правила.

8. Конституционная инженерия: механизмы принятия решений