Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Стержнем динамики всей советской судебной системы стал институциональный конфликт во взаимодействии суда и прокуратуры. Основа этого конфликта была заложена указанием Ленина в письме «О двойном подчинении и законности». Он считал, что надзор за законностью должен осуществляться группой «в лице генерального прокурора, Верховного трибунала и коллегии Наркомюста»[949]. В рамках этого «дуалистического» подхода, представлявшего своеобразный советский эрзац разделения властей, оказывался неизбежен конфликт Верховного суда и Прокуратуры, которые должны были совместно осуществлять функции конституционного надзора, но постоянно вели борьбу за раздел полномочий и компетенции в этой сфере. Данный институциональный конфликт не получил теоретического разрешения (и не мог получить в рамках концепции «советской демократии», отрицавшей разделение властей), а на практике достиг наибольшей остроты при решении принципиальных политических вопросов: после острого обсуждении проблемы надзора за ОГПУ Прокурор фактически вывел его из сферы судебного надзора, направив протесты на его действия и акты непосредственно в Президиум ЦИК. Общая тенденция в распределении полномочий Верховного суда и Прокурора Верховного суда заключалась в их последовательном перемещении от первого к последнему. Она получила четкое выражение в новом Положении о Верховном суде и Прокуратуре Верховного суда СССР 1929 г., отразившем сворачивание полномочий Суда в области конституционного надзора за счет исключения из числа его объектов актов СНК и СТО СССР, а также ни разу не реализованного права разрешения судебных споров между союзными республиками. В то же время функция текущего надзора за конституционностью ведомственных постановлений, распоряжений и действий наркоматов и других органов Союза ССР была передана в ведение Прокурора Верховного суда СССР. Эти тенденции иллюстрируются данными о вынесении вопросов конституционности актов центральных органов и наркоматов СССР на Пленум Верховного суда соответственно Судом и его Прокурором. Пик этой активности Суда относился к 1925–1927, а Прокурора – к 1928–1929 гг. В период 1930–1933 гг. вопросы конституционности актов в редких случаях инициировались по собственной инициативе Суда (всего восемь случаев за четыре неполных года), что иллюстрирует снижение его роли в надзорной деятельности. Последовательное «угасание» Верховного суда как института конституционного надзора, справедливо отмечает исследователь проблемы, продолжается в начале 1930-х годов, когда он превращается в орган преимущественно судебного надзора, выполняя функции управления судебными органами[950]. Завершением этой эволюции стало образование Прокуратуры СССР постановлением ЦИК и СНК СССР 20 июня 1933 г.[951] На нее было возложено руководство деятельностью прокуратур союзных республик, а в число полномочий Прокурора СССР включен надзор за соответствием постановлений и распоряжений отдельных ведомств Союза ССР и союзных республик, местных органов власти Конституции и постановлениям правительства Союза ССР. Конфликт двух ведомств в рамках «дуалистической модели» конституционного надзора был преодолен и разрешился в пользу одного из них – Прокуратуры.

Причины упадка конституционного надзора в СССР можно разделить на системные, структурные и функциональные. К первым относится объективная невозможность совместить независимый конституционный надзор с задачами однопартийной диктатуры, а принцип законности – с принципом революционной целесообразности. Поэтому все попытки интегрировать институт конституционного надзора в систему советского типа (при их экспериментальной значимости) были изначально обречены на провал. В структуре советской политико-правовой системы Верховный суд, наделенный полноценным правом конституционного надзора, выступал чужеродным элементом (что признавали аналитики), в лучшем случае мог стать лишь вспомогательным консультативным институтом, решения которого не имели обязательной силы и могли быть пересмотрены высшими органами власти. Он ожидаемо оказался «пятым колесом» в советской машине номинального конституционализма и федерализма. С этим связано отсутствие полноценной доктрины судебных решений (если не считать таковой идеологические установки «классового» учения), противоречивость постановлений (определявшихся политическими, а не юридическими установками), отсутствие устойчивости и преемственности правоприменительной практики (выражением чего становился рост объема «исключений» из правил).