Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

На доктринальном уровне все эти вопросы оказались неразрешимы ввиду неприятия разработчиками концепции разделения властей (и даже их функций). Неопределенность теоретических представлений разработчиков (которые отвергали как модель Верховного суда США, так и европейский опыт организации судебной власти) вела к тому, что Верховный суд с его пленумами, по свидетельству П. А. Красикова, «рискует превратиться в чисто дискуссионный клуб или хаотичное заседание». «Мы здесь путаемся в каком-то хаотическом учреждении, из которого может быть кое-что и выйдет, но пока мы не имеем опыта и практики, очень рискованно вставать на этот путь»[936]. Решение проблемы некоторые участники усмотрели в привлечении старых юристов, ссылаясь при этом на «заветы Владимира Ильича» о привлечении «спецов». «Зачем, – спрашивали они, – заставлять коммунистов делать черную работу, когда коммунистов и так немного. Пускай эту работу делают спецы, не коммунисты». Коммунистический председатель суда вполне способен использовать их идеи – «он просеет их через свое коммунистическое сознание и ненужное отвергнет, а спец сделает, подготовит работу». Воинствующие коммунисты, напротив, категорически отвергали всякие консультации. «Я знаю, – заявлял один из них, – что имеются знатоки, но у них нужно почерпать справки и сведения с большой осторожностью, ибо они вместо нашего советского права подложат нам что-нибудь другое. Вот почему я против того, чтобы иметь специалистов. Имейте свой аппарат, свою канцелярию, работайте при помощи членов Верховного Суда, но отбросьте конституционное бюро, группу консультантов, которые будут подготовлять вместо нашего конституционного права старую буржуазную конституционную дребедень и будут ее вносить в наш Верховный Суд». Отсюда следовал совершенно безапелляционный вывод: «Нам, – считал чекист Скрыпник, – нужны наши коммунистические специалисты. Мы вырабатываем конституционное право, новое советское право. Где вы найдете знающих конституционалистов? Мы с вами являемся конституционалистами. Я не знаю до сих пор других»[937]. Вопрос об устранении разногласий по двум проектам наказа Верховному суду СССР не был снят вплоть до вынесения Комиссией на 2-ю сессию съезда Советов[938].

В конечном счете в ходе обсуждения основ судоустройства СССР возобладала «классовая» централистская версия, представленная проектом РСФСР, положения которого фактически были распространены на другие союзные республики[939]. Была выстроена единая судебная вертикаль, включавшая в республиках народный суд, губернский (или соответствующий) и верховный суд. Во главе иерархической системы был поставлен Верховный суд Союза ССР, действовавший на основании общесоюзного законодательства и специального положения о нем[940]. Строительство единой судебной вертикали было завершено.

6. Политика права: эксперимент судебного конституционного надзора и его эволюция в 1920-х – начале 1930-х годов

Советские конституции вообще были построены на отрицании концепции разделения властей и, следовательно, не признавали идею особого судебного контроля конституционности законов как ее важнейшего вывода. Конституция РСФСР 1918 г. игнорирует возможность судебной охраны основного закона; Конституции 1924 г. не выделяет суд как особый государственный орган, независимый и подчиняющийся только закону. Неожиданное появление в Конституции 1924 г. идеи Верховного суда было инспирировано, вероятно, спорами о федерализме, кодификации, соотношении союзного и республиканского законодательства. Эти споры соотносились с дискуссиями в Западной Европе того времени, где происходило становление австрийско-чешской (кельзеновской) концепции конституционного правосудия, а также обсуждением ее соотношения с моделью Верховного суда США. Однако ни одна из классических концепций конституционного правосудия не получила отражения в советской Конституции и, напротив, они стали предметом жесткой идеологической критики как абсолютно неприемлемые для советской правовой системы.