Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Официальной советской доктриной отрицались все основополагающие элементы данной теории в ее западном понимании – концепция правового государства, разделения властей, парламентаризма и независимости судебной власти. Конституционный контроль редуцировался к понятию конституционного надзора, а последний получал чрезвычайно узкую интерпретацию[941]. Неприемлемым оказывалось даже использование понятия «закон», во всяком случае, в его аутентичном понимании традиционной правовой наукой[942]. Поэтому имманентным для системы являлся конфликт двух принципов – «законности» и «революционной целесообразности», последний из которых неизменно брал верх в разрешении критически важных вопросов. Этот конфликт, обсуждавшийся в 1920-е годы, оказался механически снят в середине 1930-х годов, когда была принята доктрина (сформулированная А. Я. Вышинским) о тождестве двух принципов: суть принципа законности – революционная целесообразность и, наоборот, целесообразность – подлинное содержание «социалистической законности». Принятие данного принципа означало, что конституционный контроль конституционности подменялся политическим.

Для советской правовой доктрины 1920-х годов не существовало жесткого категориального разделения понятий «конституционного контроля» и «конституционного надзора», что размывало границы между ними и допускало нечеткость практической интерпретации. В трудах и выступлениях теоретиков и практиков советского права и судебной системы, таких как А. Н. Винокуров, Н. В. Крыленко, В. П. Антонов-Саратовский, М. И. Васильев-Южин, Д. А. Магеровский, Д. И. Курский, П. А. Красиков и др., фигурируют обе категории, но прослеживается когнитивная редукция – последовательная замена понятия контроля понятием надзора и движение от более широкой к более узкой интерпретации его границ в рамках деятельности Верховного суда и Прокуратуры Верховного суда. Среди главных направлений деятельности Суда различались: конституционный надзор, судебный надзор, непосредственная судебная деятельность, соотношение которых не оставалось неизменным. Ограниченность общих рамок применения конституционного надзора (выведение из сферы его действия актов высших органов государственной власти) рассматривалась едва ли не как преимущество советской системы по сравнению с «буржуазными».

Существовали жесткие конституционно-правовые и законодательные рамки, не позволявшие судам выполнять функции конституционного толкования даже в той ограниченной форме, которая была теоретически допустима с позиций доктрины «конституционного надзора». Общее толкование конституции являлось исключительной прерогативой высших органов власти. Конституцией 1924 г. (ст. 43 и 46) не был предусмотрен контроль Верховного суда СССР за деятельностью законодательных органов СССР, а также СНК и СТО, в его компетенцию входил только контроль за законностью постановлений союзных республик. Из сферы судебного конституционного надзора исключались акты высшего уровня Всесоюзных съездов советов, ЦИК СССР и его Президиума; акты республиканских съездов Советов и ЦИК. Это право резервировалось за высшими органами власти Союза – Съездом Советов, ЦИК и его Президиумом[943]. Институтом конституционного надзора выступал Президиум ЦИК СССР, поскольку на него возлагалось наблюдение за проведением в жизнь Конституции (ст. 30). Верховный суд выступал поэтому как консультативный орган при Президиуме ЦИК СССР, доводящий до него информацию о конституционных нарушениях[944]. Конституция 1924 г. умалчивала даже о праве Верховного суда входить с представлениями в Президиум ЦИК о приостановлении и отмене актов центральных органов и наркоматов СССР по мотивам их несоответствия Конституции и общесоюзному законодательству. Эта функция была предоставлена Суду не Конституцией, а Положением 1923 г.[945] и Положением 1929 г.[946] о нем, что делало ее менее защищенной от пересмотра и ограничения. Судебная процедура осуществления конституционного надзора неоднократно ставилась под сомнение Прокуратурой Верховного суда.