Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Однако ленинский культ носил квазирелигиозный характер. По форме и атрибутам поклонения он действительно напоминал все религиозные культы прошлого, начиная с Египта эпохи фараонов, но его легитимирующую основу составляло «научное» учение о законах истории, которые якобы получили воплощение в ленинизме. Ленин выступал не как религиозный пророк, но прежде всего как «воинствующий материалист»[1000], теоретик и практик революции, которая «не может не закончиться победой коммунизма»[1001], создатель нового типа пролетарского государства в форме советской диктатуры[1002] и партии, которая не может существовать без вождя такого типа, выступающего в виде особой «социальной функции» нового режима[1003], провозгласивший новые ценности революционной эпохи[1004]. Почти мистически воплощая фразу Маркса о калмыцкой крови, которой суждено обновить Европу, ленинизм вывел революцию за ее пределы – на всемирный уровень. Формула ленинизма, вопреки прогнозам Маркса, расшифровывалась как «крестьянская революция под руководством пролетариата» (1905) или различные ее модификации в виде, например, «рабоче-крестьянской революции» (1917), «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», «революции пролетариата, ведущего за собой крестьянство»[1005] или даже как теория «крестьянской социалистической революции»[1006], представляя мобилизационную доктрину, использовавшуюся во многих аграрных революциях ХХ в. Соединение марксизма с якобинско-бланкистской традицией Народной воли и бакунинско-ткачевскими идеями, открыло перспективу революции в отсталых странах. Так возникал телеологический вывод о том, что ленинизм должен был появиться именно в России, «впитав в себя революционную ненависть отсталых народов к собственным деспотам и к хищническому европейскому Капиталу»[1007]. Идеологически ленинизм выполнял также репрессивную функцию, определяя рамки официальной партийной линии и борьбы с различными оппозициями как проявлением «мелкобуржуазной революционности» с ее склонностью к «колебаниям, доктринерству и шатаниям»[1008].

Ленинизм как идеология большевизма не только давал теоретическое обоснование властных амбиций, но выполнял ряд важных когнитивных функций: предлагал «научную» теорию революции, легитимировал захват власти партией от имени революционных масс, обосновывал отказ от всех формальных институтов демократии во имя «революционной законности», обеспечивал единство воли политического авангарда и безжалостное подавление всех политических конкурентов, наконец, выдвигал мобилизационный идеал реализованной социальной справедливости. В этом смысле ленинизм выступал как результат дарвинистической конкуренции различных социалистических доктрин[1009], в том числе в области образования и просвещения[1010]. Прогностическая функция ленинизма опрометчиво усматривалась в научно обоснованном предвидении основного результата мирового кризиса, который «непременно завершится победой пролетариата в международном масштабе»[1011].

Культ вообще есть тип религиозной организации с набором верований, ритуалов и фетишей как объектов слепого поклонения или почитания, но он включает приверженность конкретному индивиду, который считается проводником этих верований. В целом «культ Ленина весьма эффективно выполнял свою функцию по конструированию ценностных смыслов», являясь выражением политической прагматики коммунистов. В то же время, «став непосредственным инструментом легитимации партийной политики, культ вождя в форме “ленинизма” в конечном счете способствовал утрате у большевистского руководства чувства реальности», а квазирелигиозный характер мифа делал его неустойчивым, ведя к «истощению убеждающей силы и репродуктивных возможностей культурного наследования, с чем мы и сталкиваемся на примере ленинского культа», со временем утратившего свою «императивную мощь»[1012].

10. Тенденции советского государственного устройства

Вопреки декларируемой договорной природе советского федерализма, он изначально не предполагал равенства субъектов федерации; делал фиктивными гарантии их самоопределения и исключал полноценное участие в решении вопросов государственного устройства и конституционных преобразований. Принятая модель советского бикамерализма не содержала конституционных механизмов разрешения конфликтов по линии федерализма, целиком делегируя это право высшим органам союзной власти (ЦИК и его Президиуму), а по существу вынося его на внеконституционный уровень (ЦК и Политбюро). Общая организация исполнительной власти, судебной системы и надзора вполне соответствовали этой централистской логике, делая невозможным судебный контроль конституционности принимаемых законов, а изъятия политических дел из формальных процедур судопроизводства в пользу чрезвычайных органов закрепляли приоритет карательных учреждений в структуре управления.