Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

По умолчанию признавалось, что гарантом Конституции и высшим арбитром в решении всех спорных вопросов является неконституционный институт – Коммунистическая партия, которая реально стоит за всеми конституционными органами законодательной и исполнительной власти и всецело определяет их деятельность. Примирить противоречия Конституции и политической практики становилось возможным лишь в рамках особого мифа – создания культа партии и ее вождя. Эти принципы конституционной инженерии, вытекавшие из общей социальной природы большевизма как экстремистской идеологии, были сформулированы и институционализированы в деятельности Конституционной комиссии, оставшись неизменными для всего советского номинального конституционализма. Если современная Россия хочет двигаться по пути конституционного федерализма, она должна критически переосмыслить советский опыт его осуществления.

Глава VII. Основной закон тоталитаризма: Конституция СССР 1936 года как инструмент социального конструирования

Сталинизм определяется нами как система, тяготеющая к установлению максимального контроля над информацией в интересах направленного манипулирования человеческими ресурсами[1013]. Ключевыми параметрами ее анализа выступают: особенности формирования информационной картины мира и параметры ее проектирования; внешние и внутренние сигналы, определившие информационно-коммуникативные процессы в системе на разных этапах ее существования; масштабы, параметры и цели социального конструирования; информационная сегрегация общества как основа манипулирования; конструирование идентичности и факторы, определившие выбор на переломных точках, социальная адаптация и рычаги управления мотивацией поведения; норма и девиация в когнитивной адаптации индивида. В концентрированном виде данные параметры отражены в конституционном проектировании.

Изучение макиавеллистических технологий конституционного проектирования – не менее важная задача современной теоретической юриспруденции, чем изучение вполне легитимных и совершенных его форм. С позиций когнитивной теории права Конституция 1936 г. – поворотный пункт конструирования советской политической системы, когда неопределенные социальные ожидания получили выражение в четкой системе норм и институтов. Юридическое закрепление системы формальных конституционных институтов позволяло сконструировать параллельную систему неформальных институтов. Механизм соотношения и взаимодействия двух типов институтов требовал корректировки и настройки, которая велась в ходе разработки конституционных норм, отражающих структуру высших органов власти и управления. Предшествующая историография ограничивалась в основном указанием (совершенно верным) на явное несоответствие реальности сталинского режима его Конституции, что делало специальное изучение последней лишенным смысла[1014]. Решение проблем – «как управляется Россия»[1015] или «как она не управляется»[1016], каков потенциал реформируемости режима[1017], связывалось почти целиком с анализом механизма власти и принятия решений, но не их формально-юридическим позиционированием. В советской историографии обращение к этой проблематике было невозможно по идеологическим причинам, хотя отдельными исследователями было сделано много для реконструкции истории институционального развития – системы и структуры государственных учреждений[1018]. В результате из поля зрения исследователей выпадал весь инструментарий сравнительной конституционной инженерии, применяемой при изучении современных политических систем[1019]. Для когнитивного подхода, напротив, представляет интерес вопрос о том, каким образом номинальные нормы и формальная конструкция власти влияли на механизмы ее подлинного функционирования, каковы были настоящие намерения и результаты этого институционального проектирования.

Вообще заслуживает проверки следующая гипотеза: не является ли все то, что предшествующие авторы считали «дисфункцией» сталинской политической системы (т. е. отклонением от конституционной нормы), ее подлинной функцией? Было принятие соответствующей институциональной модели следствием компромисса утопической доктрины и реальности или сознательным рациональным конструированием этой политической реальности? Если верно это предположение, то каковы были рамки этого «рационального выбора», учитывая перманентный конфликт в нем различных трактовок рациональности, иррациональности или их гибридного выражения[1020]. Если рациональность поведения определить как его соответствие когнитивному выбору и целенаправленной стратегии достижения цели, то внешне иррациональные (или дисфункциональные) решения обретают смысл и требуют нового объяснения.