Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Итоговая формула о партии как «руководящем ядре всех организаций трудящихся» возникла не сразу[1096]. В черновом наброске, написанном рукой Яковлева, говорится о компартии, «являющейся передовым отрядом трудящихся в их борьбе за победу коммунизма и основной руководящей силой всех организаций (общественных добровольных организаций и советов) трудящихся в СССР». В окончательной редакции, принятой Сталиным, эта часть статьи о праве граждан на объединение в проекте Конституции СССР 1936 г. выглядела следующим образом: «Наиболее активные и сознательные граждане из рядов рабочего класса и других слоев трудящихся объединяются в Коммунистическую партию СССР, являющуюся передовым отрядом в их борьбе за построение коммунизма и представляющую собой руководящее ядро всех организаций трудящихся как общественных, так и государственных». Данная формула, напоминающая корпоративистские теории Л. Дюги и его комментаторов в авторитарных режимах Европы, зафиксированная в одной из последних глав Конституции в статье 126 о праве граждан на объединение, выражала слияние общества и государства, при котором партия из общественной организации превращалась в государственную структуру. Официальная идеологическая доктрина видела в партии гаранта существующего строя[1097], основной инструмент его демократизации – трансформации «народного государства» в «коммунистическое общество»[1098], но выводила ее «авангардную роль» из диктатуры[1099], подчеркивая приоритет аппарата, который, по словам Л. Кагановича, есть «великое и хорошее дело», «проводит в жизнь то, что нужно партии, контролирует выполнение партийных решений»[1100], причем прием индивида в партию (или исключение из нее) объявлялся когнитивным переломом – главным событием его жизни, означающим «переход грани между партийностью и беспартийностью»[1101]. По признанию последующих советских аналитиков (1960-х годов) окончательная формула о партии выражала приоритет государства над обществом[1102].

Для западных критиков Конституции принятие формулы однопартийного государства означало отказ от полноценной демократии, превращение Конституции в «пустое обещание» и «потемкинскую деревню». Сталин выдвинул ряд софизмов, ставших позднее основой официальной позиции по данному вопросу: поскольку в СССР нет антагонистических классов, здесь нет почвы для нескольких партий, а только для одной – коммунистической[1103]; на всеобщих выборах возможно выдвижение избирательных списков как от партийных, так и от беспартийных общественных организаций, а следовательно, «оживленная» избирательная борьба между кандидатами. «Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР, – заявлял он, – будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти»[1104]. Этот хлыст так и не получил применения.

Правовое конструирование и символическое оформление новой реальности включало конвертацию коммунистической идеологии в конституционную терминологию, фиксацию социальной структуры «полного социалистического типа общества», отношений общества и государства, прав и обязанностей, общественных организаций и роли партии. Создание системы деспотического мобилизационного государства приобретало законченный вид, связав три компонента – идеологию (ленинизм), политическую систему (диктатура) и роль партии, статус вождя которой (в отличие от некоторых других авторитарных конституций) предусмотрительно не получал юридического закрепления, а следовательно, не мог быть ограничен правовыми средствами.

4. «Советский парламентаризм»: пересмотр структуры институтов высшей государственной власти

Конституция 1936 г. ввела структуру институтов государственной власти, отличную от существовавшей в первых советских конституциях, которая отвечала задачам консолидации режима. Основные параметры изменений представлены концепцией так называемого «советского парламентаризма» – эвфемизмом, выражающим стремление разработчиков выйти из рамок утопической ленинской теории «непосредственной демократии». Коммунистические юристы традиционно противопоставляли советскую власть формам «проституированного и бессильного парламента» буржуазных стран, который «мишурой своего показного могущества» прикрывает власть финансовой олигархии[1105], а основную добродетель «революционной бдительности» усматривали в «охране классовой чистоты совета как органа диктатуры пролетариата»[1106]. Данный подход означал проведение в Конституции начал разделения идеологии и практики управления, централизации власти, конкретизации функций и ответственности государственных органов, бюрократизации институтов.