Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Подчеркнем, что та форма философской интерпретации марксизма (или диалектического материализма), которая утвердилась в СССР к началу 1930-х годов, включала (в отличие от иррациональной философии фашизма) ряд важных положений, способствовавших данному типу социальной инженерии: она предлагала целостную картину мира, основанную на признании законов социального развития (вплоть до отождествления их с физическими и математическими законами); говорила о возможности направленного рационального формирования сознания общества; настаивала на том, что это сознание должно основываться не на механическом освоении идеологических постулатов, но на принятии их как внутреннего убеждения индивида, определяющего когнитивные установки его поведения[1399]. Данный подход к конструированию социального сознания не без основания вызывал ассоциации с учением Платона, предлагавшего сходные процедуры воспитания граждан и стражей идеального государства[1400]. Эта философская и социологическая доктрина включала разработанную методику коллективного контроля и проверки этих убеждений вплоть до систематического признания собственных ошибок и заблуждений индивидом (в виде критики и, особенно, «самокритики»), создавала систему символов – маркеров соответствующих позиций, облегчающих их квалификацию по идеологическим и социологическим параметрам в интересах существующего строя, закрепляя границы дозволенных рамок обсуждения тех или иных социальных вопросов и санкций за выход из этих рамок в публичном и даже частном пространстве («самоцензура»). Весь этот инструментарий получил практическую реализацию при подготовке акции обсуждения советской Конституции.

Мессианская природа коммунистической идеи выдвигала советский эксперимент по ее осуществлению в центр мировой политики[1401]. Однако результатами сталинской «революции сверху» – коллективизации, индустриализации и идеологического перепрограммирования общества – стала социальная реальность, противоположная навязываемым идеологическим стереотипам[1402]. Политическое руководство было прекрасно осведомлено о протестных настроениях в обществе, выражавшихся в акциях активного и пассивного гражданского неповиновения[1403], стремилось выявить и подавить источники инакомыслия и девиантного поведения. Официальная коммунистическая риторика не соответствовала советской повседневности и социальным ожиданиям общества: красные мечты растворялись в серых буднях[1404]. Укрепление легитимности режима требовало найти ответ на эти вызовы.

Целью «всенародного обсуждения» становилось внедрение идеи (образа) новой социальной реальности («победившего социализма»); вещи (конституции как реализованного продукта целенаправленной политической деятельности), а также персоны – апофеоз диктатора. Средством стала кампания, соответствовавшая всем основным параметрам классической пиар-акции (интерпретируемой как «manufacturing consent» – «производство согласия»): формулировка проблемы, создание штаба, четкая постановка задач, определение этапов и целевых групп, сбор и анализ информации, постоянный мониторинг ситуации, полноценное пиар-сопровождение всех акций, получение вполне определенного ожидаемого социального результата. Виды этой деятельности включали внешний и внутренний пиар; позитивный и негативный; повседневный и проектный; стабильный и атакующий, событийный и сенсационный; их реализацию в различных сферах (социальный, экономический, политический и персональный пиар). Технологии – достаточно рафинированные для своего времени – включали когнитивные, коммуникативные и резонансные схемы. Сущность этой деятельности – сознательное выстраивание коммуникаций по трем функциям: контроль мнения и поведения общественности; реагирование на новую информацию; закрепление стабильных отношений власти и общества на уровне когнитивной адаптации населения.

2. Внешний пиар: как Сталину удалось обмануть Запад в 1936 году?