Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Мощная оппозиция консерваторов ставила реализацию этих изменений под сомнение: «Не является ли это, – размышляли они, – определенной уступкой зарубежным критикам нашего режима? Видимо, в данном вопросе допускается переоценка формальных прав индивида в сравнении с организациею граждан в Советы в руководимое коммунистической партией социалистическое государство, чем создаются решающие гарантии политических прав граждан». «Фактически – это полный отказ от чеканного, лаконичного стиля Конституции 1936 г.»[1773]. Попытка отразить в Конституции международно признанные права человека интерпретировалась как идеологическая диверсия: «В документе, – заявляли критики, – видимо, красивости ради, широко используется фразеология, непривычная для нашего конституционного права: провозглашение Конституции от имени народа (как в Конституциях США, ФРГ, Франции), суверенитет народа (без чего не обходится ни одна буржуазно-демократическая декларация), социальная справедливость (о чем вещается даже во франкистской “Хартии труда”), непосредственная демократия, самоуправление и т. д. и т. п.». Осознавалась опасность этих норм для режима: «Указанная фразеология и структура проекта позволили бы нашим идейным противникам заявить, что большевики более полувека грозились создать нечто новое, свою социалистическую демократию, а возвращаются к традиционным “вечным истинам” народного суверенитета, социальной справедливости и т. д. При чтении некоторых проектов, невольно возникает мысль: не являются ли они запоздалой интеллигентской реакцией на культ личности Сталина, с которым отождествляется Конституция 1936 года?»[1774]

Противоречия итогового конституционного проекта и международного права не удалось преодолеть по центральным вопросам. В проекте, бесстрастно констатирует автор экспертной записки 1977 г., не нашли отражения статьи Международного пакта о гражданских и политических правах о том, «что никто не должен подвергаться пыткам и жестокому, бесчеловечному и унижающему его достоинство обращению или наказанию и что ни одно лицо не должно без его свободного согласия подвергаться медицинским или научным опытам»; что «никто не должен принуждаться к принудительному или обязательному труду»; право на свободу и личную неприкосновенность, гарантии прав личности при аресте, привлечении к судебной ответственности и отбывании наказания; право каждого человека на свободное передвижение и свободу выбора места жительства в пределах территории государства и право покидать и въезжать в любую страну, включая свою собственную (ст. 7–12). «В проекте Конституции регулирование этих вопросов не предусматривается». «Что касается права на свободу мысли (о которой говорится в ст. 18 Пакта. – А.М.), то подобной нормы проект не предусматривает», равно как ст. 19 Пакта, предусматривающей «право каждого человека свободно выражать свое мнение», и ст. 25 Пакта о том, что каждый гражданин допускается на общих условиях равенства к государственной службе, в проекте Конституции прямо не предусматривается»[1775]. Это были именно те нормы, которые стали центральными для правозащитного движения. Официальная позиция состояла в отрицании самого факта существования инакомыслия[1776] и квалификации его проявлений как «нарушений общественного порядка», «тунеядства» и «хулиганства»[1777]. Их преодоление усматривалось в реализации юридической ответственности, целями которой провозглашались не только «защита социалистического правопорядка», но и такое «коммунистическое перевоспитание» несовершенного гражданина, которое «предполагает перестройку его сознания», замену антиобщественных «умонастроений и стремлений» мотивами «правомерного поведения»[1778]. В реальности это означало ужесточение репрессий по отношению к инакомыслящим, многие из которых были отправлены в тюрьмы и психиатрические лечебницы[1779].

Ряд социальных и экономических прав, предлагавшихся в проектах (как, например, право на жилище, выбор профессии, индивидуальную трудовую деятельность), были отвергнуты в силу их несоответствия реальности или идеологической сомнительности. Например, не были отражены предусмотренные Пактом (ст. 8) право на забастовку и право профсоюзов образовывать национальные федерации и конфедерации. Напротив, предлагалось включить в Конституцию положение о том, что «профсоюзы являются школой управления, школой коммунизма», «осуществляют государственный надзор и общественный контроль за соблюдением законодательства о труде» и «в лице их общественных и республиканских органов пользуются правом законодательной инициативы»[1780]. Вместо концепции прав личности была выдвинута оригинальная концепция личности как «ассоциированного суверена», который (наряду с другими подобными «суверенами») выступает «коллективным собственником всех общественных богатств», а потому «занимает с ними в принципе одинаковое место в производстве и распределении», управлении государством[1781].