Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Другая позиция выражалась в идее конституционной реформы, смысл которой заключался в том, чтобы отдельными поправками трансформировать правовую систему, основанную на старой советской конституции. Это соответствовало представлениям Горбачева о перестройке как радикальной реформе с ее идеей расширения прерогатив представительных органов (передачи им «реальных рычагов власти и управления») и «безусловного подчинения им партаппарата»[1972]. Данная программа легитимировалась воспроизводством исторического лозунга «Власть Советам!», неопределенность которого позволяла интерпретировать его самым различным образом. Эта идея не была изобретением Горбачева, но выдвигалась оппонентами режима со времени его установления. Известный представитель диссидентского движения А. А. Амальрик говорил еще в 1968 г., что «политически разумно сохранить слово “советский”, к которому народ привык, восстановление реальной власти Советов было бы наиболее простым путем к демократическому парламентаризму, я предлагал лозунг кронштадтского восстания 1920 года “За Советы без коммунистов!” заменить на “За Советы, в том числе и с коммунистами!” – компартия может сохраниться как одна из партий в многопартийном советском обществе»[1973]. Эта концепция не исключала радикальных изменений Основного закона, но предполагала их осуществление путем поправок к действовавшей Конституции 1977 г. Решение вопроса о механизме конституционной реформы было компромиссным. Оно нашло выражение в создании Конституционной комиссии, в задачу которой входило обобщение предложений депутатов о внесении изменений и дополнений в Конституцию и выдвижение соответствующих законопроектов о поправках[1974]. Данный подход открывал определенные возможности конституционной импровизации, общее направление которой, однако, должно было остаться под контролем элиты.

Этот конфликт двух стратегий наиболее ярко проявился при обсуждении содержательных вопросов – деидеологизации государства и конструировании структуры будущей власти. Поскольку деконструкция номинальной правовой системы осуществлялась не путем радикального отказа от нее в пользу правового государства, но в русле старой советской легитимности, ключевое значение приобрел схоластический вопрос о соотношении советов и партии. «Передача власти» от партии к советам, рассматривавшаяся как возвращение к «принципам народовластия», существовавшим будто бы на заре советской власти, но утраченным в период сталинизма, и должна была, по мысли ее сторонников, возродить «равноправный союз партийных и беспартийных на основе идей социализма»[1975]. Но следовало учитывать тот факт, что советы никогда не были полноценными институтами власти и управления и практически с самого начала своего существования являлись декорацией однопартийной диктатуры. Данный факт осознавался радикальной либеральной оппозицией[1976]. Однако эта идея о «передаче» власти была способна легитимировать постепенную деидеологизацию институтов государственной власти. При этом возникал ряд сложных вопросов.

Первый из них – как будут формироваться новые институты власти – на однопартийной или многопартийной основе. Обсуждение «Основ советской избирательной системы» позволяло легализовать проблему возврата к демократическим выборам – всеобщим, прямым и равным при тайном голосовании[1977], возможность которых была утрачена после большевистского переворота Октября 1917 г. и роспуска Учредительного собрания в 1918 г. Принцип равенства ставил под сомнение корпоративистскую доктрину выборов от «общественных организаций» (за которыми угадывалось доминирование самой крупной из них – КПСС). Партии было предложено «перестать позориться на весь мир с выборами от общественных организаций» и научиться достойно побеждать «в честной борьбе с открытым забралом в национальных и территориальных округах»[1978]. Аргументы в пользу необходимости изменения ст. 6 Конституции СССР[1979] и принятия нового закона «Об общественных объединениях», санкционирующего многопартийность, выдвигались на фоне начавшегося спонтанного процесса формирования протопартийных организаций и общественных движений[1980].