Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости

Рузвельт, как и Черчилль, начинает с обещания говорить откровенно: американцы ждут, что он обратится к ним «с прямотой и решимостью, как того требует нынешнее положение нашей страны». На протяжении всей речи Рузвельт настойчиво описывает нынешнее состояние нации как состояние войны, говоря, что мы должны взяться за «эту задачу так, как мы действуем в чрезвычайных военных условиях». Его политика – это «направления атаки». Американцы – это «дисциплинированная, преданная армия»; он берет на себя руководство «великой армией нашего народа, направляя ее на целеустремленное решение наших общих проблем». Он лишь просит широких властных полномочий «для борьбы c чрезвычайной ситуацией». И все же в самом начале он использует другой центральный мотив: проблема не настолько серьезна, чтобы ее нельзя было решить с помощью американской изобретательности и уверенности в себе. Она не сравнится с «испытаниями, которые наши предки одолели, ибо верили и не страшились». И действительно, его самая первая характеристика экономического кризиса содержит в себе сочетание мрачной оценки ситуации с радостным напоминанием о том, что это не та проблема, которая лежит в основе идентичности Америки:

С таким настроением мы встречаем наши общие трудности. Они, слава Богу, касаются только материальных вещей. Текущие показатели снизились до фантастического уровня; налоги выросли; наша платежеспособность упала; на всех уровнях власти сталкиваются с серьезным сокращением дохода; средства обмена заморожены в торговых потоках; промышленные предприятия повсеместно приостанавливают работу; фермеры не находят рынков для своей продукции; многолетние сбережения тысяч семей обесценились. Самое главное – перед множеством безработных граждан встала серьезная проблема выживания. И не меньшее число людей трудятся в поте лица своего, мало что получая взамен. Только неразумный оптимист может отрицать мрачную реальность текущей ситуации.

Как и Черчилль, Рузвельт с мрачной откровенностью перечисляет проблемы своего времени, показывая, что страх оправдан и рационален. Но в то же время он указывает путь за пределы этих проблем, говоря, что «Слава Богу, они касаются только материальных вещей». И хотя лейтмотивом основного аргумента являются уверенность в себе и совместная работа, вина фигурирует как важная второстепенная тема. Рузвельт отвечает на (непроизносимый вслух) тревожный вопрос о том, виноваты ли в нынешнем кризисе сама экономическая система Америки и весь ее демократический образ жизни в целом. Социализм поджидал за углом, и речь завершается словами: «Мы не оставили веру в будущее основ демократии. Народ Соединенных Штатов не потерпел неудачу». В начале речи Рузвельт настаивает на том, что ни американцы, ни их освященные веками традиции, в том числе (в целом) экономические традиции, не испытывают «недостатка в содержании». Всеобъемлющему состраданию не должна мешать мысль о том, что в самой Америке есть изъян. Таким образом, он позиционирует предлагаемые им реформы не как радикальные изменения, а как незначительные корректировки курса, которые позволят Америке оставаться верной самой себе.

Именно в этом контексте мы слышим самую известную часть речи, ближе к ее началу: «Поэтому первым делом разрешите мне высказать твердое убеждение, что единственное, чего нам следует бояться, это страха – отчаянного, безрассудного, неоправданного ужаса, который парализует усилия». Точно так же как Черчилль столкнулся с опасностью того, что британцы откажутся от продолжения войны, так и Рузвельт столкнулся с опасностью того, что американцы бросят Америку на произвол судьбы. Что бы это значило? А значило бы это отказ от общих усилий по решению экономических проблем в общем контексте (подлежащей реформированию) американской экономической системы. Это значило бы сдаться или стремиться к радикальной трансформации. Это значило бы рассеяние и отступление, а не объединение усилий.