Политические устремления Юлиуса Эволы

Постоянное обращение Эволы к мужественности в качестве категории, в противоположность маскулинности, конечно, также можно приписать воздействию Вейнингера. В книге «Юлиус Эвола. Личность и творчество» Адриано Ромуальди называет последнего «создателем идеи мужественности как метафизической сущности».[29] В данном контексте практически излишне упоминать о том, насколько позиция Эволы относительно женщины – в качестве метафизической противоположности мужчины, а также в политическом смысле – близка воззрениям на сей счет Вейнингера, ибо это более чем очевидно. Но Эвола был не единственным, кто считал «Пол и характер» эпохальной работой. Например, Август Стриндберг 1 июля 1903 года написал Вейнингеру такие слова: «Увидеть наконец-то проблему женщины разрешенной – это облегчение для меня…» В другом письме, к Артуру Герберу, он говорит: «Написанное Вейнингером не является мнением, это – открытие! Вейнингер был первопроходцем».

Среди прочих личностей, находившихся под влиянием Вейнингера, значились Альфред Кубин, Людвиг Витгенштейн, Франц Кафка, Роберт Музиль, Георг Тракль, Арнольд Шенберг и Томас Бернхард.

Кроме того, без Вейнингера было бы затруднительно понять взгляды Эволы на евреев (которые мы подробно рассмотрим позже). Иллюстрацией этого будут два категорических пассажа из «Пола и характера», суть которых то и дело ложится в основание собственных высказываний Эволы. Однако они касаются не вековых предрассудков, жертвой коих становятся и Вейнингер (несмотря на свое происхождение), и Эвола, а «метафизических категорий».

«Но сначала я хочу дать точное определение тому, что подразумеваю под еврейскостью. Она не имеет отношение к расе или людям, и меньше всего – к какому-либо узаконенному вероисповеданию. Еврейскость следует определять как духовное положение, психическую конституцию, каковая является возможностью для всех людей, но обрела свою самую грандиозную реализацию в историческом еврействе. Ничто не доказывает достоверность этого утверждения лучше, чем антисемитизм. Самые настоящие, наиболее арийские из арийцев, уверенные в своей арийскости, не бывают антисемитами. Они не могут даже понять враждебный антисемитизм… с другой стороны, в агрессивных антисемитах всегда можно обнаружить определенные еврейские черты…

Иначе и быть не может. Подобно тому, как мы любим в других только те качества, к коим искренне стремимся сами, хотя никогда не сможем их до конца достичь, мы ненавидим в других только то, что никогда не хотели бы узреть в себе, но что отчасти нам присуще. Люди не могут ненавидеть то, с чем у них нет ничего общего…»[30] И далее: «В действительности, когда я говорю о еврее, то никогда не подразумеваю отдельного человека или группу людей, но имею в виду человека вообще, то,

насколько он сопричастен идее еврейскости (идее в платоновском смысле). Определить смысл этой идеи является единственным моим намерением».[31]

Расовые идеи Эволы бесспорно отмечены этими воззрениями, отсюда следует его неодобрительное отношение к Ваше де Лапужу, Гобино и Чемберлену, то есть к отцам современного расизма.

Наличествующая в книге Эволы «Люди и руины» явно отрицательная характеристика вождя, отождествляющегося со своим народом, который подстрекает его на свершение «великих» деяний (наподобие Наполеона, а также, конечно, Муссолини и Гитлера), опять же отсылает к творчеству Вейнингера. Последний соотносит таких народных лидеров и трибунов с собственной классификацией проституции. Выдержка из «Пола и характера» проиллюстрирует это: «Ведь великий политик не только спекулянт и миллиардер, он еще и уличный певец; он не только великий шахматист, но и великий актер, не только деспот, но и подхалим; он не только проституирует других, но и сам является великой проституткой. Не существует такого политика, такого полководца, который бы никогда не «снисходил» до людей, в основном – что не секрет – до половых отношений с ними. Место настоящего трибуна – в трущобах. Взаимодополняющие отношения с чернью являются неотъемлемой частью склада личности политика. Фактически, он может лишь использовать толпу; с прочими людьми, с личностями, он скор на расправу, если, конечно, глуп, или, если так же сообразителен, как Наполеон, то лицемерит, дабы сделать их безопасными для себя».

Данные сентенции грохочут, словно тяжелые удары молота; они высказаны в той догматической манере, на которую, по сути, способна лишь молодежь (Вейнингер написал это, когда ему едва исполнилось двадцать лет). Эти слова, должно быть, очаровали Эволу, находившегося в поисках Абсолюта.

Фактор, оказавшийся решающим для враждебного отношения Эволы к евреям (в идеальном смысле, о коем упоминалось выше), – это постулируемая Вейнингером и самим Эволой (и, безусловно, его последователями) идентификация современности с еврейским духом. Вейнингер пишет: «Дух современной эпохи – еврейский, с какой бы точки зрения мы его ни рассматривали».[32]