Политические устремления Юлиуса Эволы

«Обозревая множество утонченных и грубых моральных качеств, господствовавших или до сих пор господствующих на земле, я обнаруживал определенное совместное повторение и взаимную связь тех и других – пока предо мной не проявились два основных нравственных типа и одно главное различие между ними. Даже в рамках одного человека, одной души есть мораль господ и мораль рабов – спешу добавить, что во всех высших и разнородных культурах очевидны попытки их примирения, еще более часто можно наблюдать их смешение и взаимное непонимание при нахождении в непосредственной близости… Когда именно правители определяют понятие «хорошего», то возвышенные, умиротворенные состояния души являют собой отличительные черты ранга. Человек благородный отделяет от себя тех, кто выражает собой нечто противоположное таким возвышенным горделивым состояниям: он презирает этих существ. Следует заметить, что в морали первого типа антитеза «хорошего» и «плохого» означает то же самое, что противопоставление «благородного» и «презренного» – антитеза «добрый» и «злой» имеет иное происхождение. Презирают людей собачьей породы – трусливого, робкого, мелочного, думающего только о выгоде, а также недоверчивого, с его ограниченностью, унижающегося, сносящего дурное обхождение, раболепного льстеца, но прежде всего лжеца: все аристократы убеждены в лживости простого народа. «Мы, правдивые!» – так говорила о себе знать в Древней Греции… Человек благородного типа чувствует себя мерилом ценностей, ему не требуется одобрение… Такая мораль есть самопрославление. На первом плане мы видим ощущение полноты, бьющей через край силы, счастье высокого напряжения, осознание богатства, готового отдавать и дарить: знатный человек помогает неудачнику, но не из жалости, точнее, не только из жалости, а больше из побуждения, вызванного избытком силы. Благородный человек чтит в себе могущественного человека, и, кроме того, человека, властвующего над самим собой, понимающего как говорить и как безмолвствовать, охотно проявляющего суровость и строгость по отношению к себе и уважающего все суровое и строгое… вера в самого себя, гордость самим собой, глубокая враждебность и ирония к «бескорыстности», несомненно, так же принадлежат к морали знатных, как умеренное презрение и осмотрительность по отношению к состраданию и «сердечной теплоте». – Именно сильные умеют чтить, это их искусство, их создание. Глубокое уважение к старости и традиционным… верованиям и предрассудкам, защищающим предков и выступающим против потомков, характерно для морали сильных; и напротив, когда сторонники «современных идей» почти инстинктивно верят в «прогресс» и «будущее», демонстрируя утрату уважения к древности, это в достаточной степени свидетельствует о неблагородном происхождении таких взглядов».[40]

«Мы, люди иной веры – мы, для кого демократическое движение суть не только форма упадка политической организации, но и форма упадка человека, то есть его измельчание, когда он превращается в посредственность и утрачивает собственные ценности – на что нам возлагать свои надежды? – На новых философов, у нас нет другого выбора; на сильных духом и достаточно незаурядных, чтобы осуществить переоценку вещей и опрокинуть «вечные ценности»… чтобы положить конец тому ужасающему господству случайности и неразумия, которое до сих пор называли «историей», – неразумие «большинства» есть лишь ее последняя форма: для этого когда-нибудь понадобится новый род философов и повелителей, перед лицом которых, возможно, покажутся бледными и незначительными все те скрытые, грозные и благосклонные умы, что существовали на земле доныне. Образы таких вождей предстают перед нами» (раздел 5: «К естественной истории морали»).[41]

Из «Человеческого, слишком человеческого» (книга 1, афоризм 451, «Правосудие как партийная приманка»): «Требование равенства прав, за которое ратуют социалисты из угнетенной касты, проистекает отнюдь не из справедливости, а из алчности. – Когда животному раз за разом показывают кровавые куски мяса, а затем прячут, то оно, в конце концов, начинает реветь: вы полагаете, будто этот рев и есть справедливость?»[42]

Относительно презрения Эволы к «всеобщему равенству»: «Неравенство прав является предпосылкой самого существования каких-либо прав. Ничего дурного нет в неравных правах, неоправданно притязание на равные права… Что есть зло? ‹…› Все, что происходит из слабости, зависти и мести»[43] («Антихрист»).

Относительно страстных доводов Эволы против христианства: «Существуют все основания сравнить христианина и анархиста, поскольку внутреннее побуждение ведет обоих к разрушению… Христианин и анархист – оба декаденты, оба действуют только ради разложения, отравления, деградации и высасывания крови. У обоих есть инстинкт смертельной ненависти ко всему, что возвышается, что велико, что долговечно и обещает жизни будущность… Христианство было вампиром Imperium Romanum[44]…»[45]