Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки

       Один старик в ущелье горном сказал мне –  «Слышишь, дорогой,
       не торопись идти, постой, поговорим о чем-то спорном,
       о столкновении с судьбой!
       Налью вина, и стол накрыт, присядь на часик, мегобаро,
       нам подадут все с пыла с жара, ну сцухдебит —
       вино, гитара!
       Скажи-ка мне, ну как живешь, зачем ты грустный, дзамико,
       вперед идти всем нелегко, жизнь не блестит, как медный грош,
       издалека и далеко!»

(Анмашев, 16.04.2013)

Для передачи типичных стилистических оборотов грузинской речи Анмашев вводит слова: дорогой, мегобаро (с груз. – друг, в звательном падеже), ну сцухдебит (с груз. – не беспокойтесь), дзамико (с груз. – братишка), тем самым автор как представитель советского поколения демонстрирует то самое советское «различие в единстве».

Акцент и описания внешности выполняли три функции: первая – знак подчеркивания национальной принадлежности и стереотипов, связанных с ней[95] (Хабибулин, Липневич, Петрушевская, Смирягин, Бирюзова, Потемкин), вторая – «имперская», как шаг к унижению и подчеркиванию «дикости», асоциальности (Дружников, Азольский, Смирнов-Охтин, Владимов, Пчелин, Магид, Ларин, Крячко), а третья – «антиколониальная», как стремление развенчать стереотипы о том, что люди, говорящие с акцентом, являются необразованными, принадлежат к криминалу (Передельский, Голованов, Хабибулин, Одинокова). Обращение к той или иной функции происходило, с одной стороны, в процессе отталкивания, а с другой – наоборот, в стремлении удержать в своем поле.

Например, случай сближения можно встретить в тексте уже известного нам Юрия Хабибулина. Главный персонаж его произведений – Сергей Есенин – имитирует грузинскую интонацию, использует грузинские слова и, исходя из знания грузинского менталитета, указывает на моральные ценности. При использовании традиционного обращения «батонебо» (по-грузински «господа»), принятого в уважительной грузинской разговорной речи, а также в предложениях-просьбах, герой акцентирует внимание на возрастной иерархии, принятой на Кавказе и в Закавказье, когда старшие должны быть понятливее и снисходительнее молодых. Сергей, знающий, что он для грузин чужой, пытается быть услышанным, чтобы защитить раненого грузинского парня от нападок своих же, у которых иные политические взгляды:

– Батонебо (уважаемые), это раненый. Даже если он в чем-то виноват, его надо сначала вылечить. Потом разбираться. Может, вы ошиблись, и это совсем не тот человек, о котором вы подумали. Кроме того, он еще совсем мальчишка, а вы все вашкацы (витязи), взрослые мужчины. Не годится взрослым мужчинам убивать детей. Неправильно это. Я тоже, как мужчина, не могу отойти (Хабибулин, 2008. C. 142–147).

В повести «Путешествие для бедных» (2001) Валерия Липневича (1947 г. р.) мельком появляется образ грузина, и здесь имитация акцента служит указанием на этническую принадлежность и поддерживает старый анекдотический советский образ грузина как дамского волокиты и ловеласа: «Грузин один все приставал: – Малчик, где ты взял такую маму? – Все угощал фруктами, виноградом» (Липневич, 2001. С. 154). Грузины-ловеласы упоминаются в книге Людмилы Петрушевской «Время ночь» (2001) и в рассказе Андрея Смирягина «Папаша» (2000), к которому обращусь позже. А в рассказе Ольги Бирюзовой «От звонка до звонка» упоминается случай, когда акцент становится чертой принадлежности к асоциальной группе:

– Дэвушка, – говорит грузин-осетин-армянин, – вы сдаете квартиру?

– Извините, но мы уже сдали, – отвечаю я и мягко кладу на рычаги орудие своего труда. Беда в том, что, кроме прочего, я еще и агент по сдаче квартир. Но грузину-осетину-армянину хозяин не пойдет навстречу. Лучше отказать на корню, что я и делаю (Бирюзова, 1996. C. 38).