Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки

Приехав в страну как турист-«колонизатор», то есть турист из страны, которую в Грузии считали поработительницей, писатель оформил свои впечатления в рамках восторженно-романтической имперской литературной традиции. Сначала образ Тбилиси как красивого древнего города возник в эссе, заказанном редакцией немецкого журнала в качестве материала об умирающих культурах (Dimov, 1997. S. 94–97)[106]. В текст вошли традиционные картины: тбилисские балкончики, Кура, гостеприимство города, легенда о его появлении. Концепция образа города, как и легенда о нем, отталкивалась от корня слова «тбили» – в переводе с грузинского «теплый». Затем эссе переросло в одноименный роман, вышедший в свет в журнале «День и ночь» в 2001 году и отдельной книгой в 2003 году.

Расколовшееся общество и ситуация в Грузии в конце 1980-х – начале 1990-х годов определили появление двух сюжетных линий: традиционной, которая свелась к сюжету о стереотипных представлениях о грузинах в сознании русского путешественника, передавшихся через историю многолетней дружбы двух грузин, «обрамленную» особым авторским приемом в музыку, что также всегда ассоциировалось с грузинами[107]; и «новаторской», сводящейся к моделированию картины стремящегося к независимости общества, создающего новый миф о себе (народ – «ТВОРЕЦ ИСТОРИИ», «настоящий грузин, настоящая страна, настоящая улица», «Герой при жизни – больше чем герой. Герой – грузин при жизни – больше чем грузин»).

Бернд Эстель в книге «Нация и национальная идентичность» (2002) приводит признаки двух моделей или концепций, определяющих группу людей как нацию – государственно-гражданскую (westliche oder staatsbürgerliche) и этническую (ethnische): восприятие отдельной закрытой территории как традиционной родины или колыбели нации, существование нематериальной культуры и связанной с ней же гражданской идеологии (под этим пунктом предполагается существование общих исторических воспоминаний, воплощенных в мифах или в общих символах и традициях) (Estel, 2002. P. 67–68). У Димова читатель увидел «антропологизированный»/персонифицированный образ Тбилиси как олицетворения нации. С ним нация проецировала видение себя: древний город – древний народ, город-воин – народ-воин, город-крепость – мужественный народ. «Город» «кричал» о себе, как о герое, который преодолел боль покорения, сохранил свое лицо и вырвался к независимости:

ГРУЗИНЫ ДО ПОТЕРИ ГОЛОСА И РАССУДКА КРИЧАЛИ: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГРУЗИЯ!» Они стремились любой ценой заглушить накопившиеся в их душах страдания и боль. Сегодня они были готовы простить всех своих врагов. И бывших, и настоящих, и даже будущих. Грузины знали, что только познавший горе способен возвыситься до истинной пощады. Сегодня впервые они этой высоты достигали. <…> Сегодня во что бы то ни стало они хотели стать другими людьми. И сегодня всей нацией одновременно они становились другими (Димов, 2001. C. 6).

Используя прием «криков» и лозунгов, особо оформленных в тексте прописными буквами, автор сконструировал образ грузин того времени: главной их чертой было проявление национализма, который способствовал обретению независимости. Национализм проявлялся в озвучивании гиперболизированного превосходства:

По-особому патриотично. По-особому весело. По-особому противоречиво. По-особому иронично. По-особому самокритично. По-особому сентиментально. По-особому простодушно. <…> По-особому фатально. По-особому трагично. Даже – по-особому абсурдно (Там же. C. 11).

Преувеличения были и частью городских легенд, которые, со слов Василия Димова, тбилисцы непрерывно сами создавали.

Критический подход – знак времени. Бывшие субальтерны празднуют обретение свободы, а бывший «колонизатор», смотря на происходящее, иронически «предостерегает» от ошибок. Если эссе «Tbilissimo» сводилось к традиционному восторгу путешественника, то в романе восторги и лозунги обретают иронический подтекст благодаря комментариям рассказчика. Например, на тот же миф о Грузии и грузинах, который обрел всепоглощающие масштабы образа любвеобильной страны, рассказчик пытается посмотреть отстраненно и говорит о том, что эти мифы были придуманы другими народами и другими режиссерами, но часто довольно смело интерпретировались на национальный манер и вкус.