Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки

И общая Башня[112] – отнюдь не общая история.

Не существует вечной дружбы хотя бы без капли вечной вражды.

А капля способна разрушить даже самый прочный земной камень (Там же. C. 217).

Рассказчик, наблюдая со стороны, пытается дистанцироваться и понять, что «…у каждого народа свои слова к песне, а значит, свой смысл и своя собственная истина. Потому что истины одной на всех не бывает» (Там же. C. 217). Достижение Революции роз – сближение с США – расценивается повествователем скептически, как появление «новой звездочки в системе» своих координат:

Правительства и парламенты, не ведавшие до сих пор о существовании в космосе столь экзотической звездочки, шлют срочные поздравительные телеграммы.

Их переполняет сострадание.

На них нисходит добродетель.

Они хотят подбодрить младших братьев. <…>

Самолеты с тайными и явными советниками немедленно взлетают на подмогу.

Без них не обходится ни одна эволюция.

И уж тем более ни одна контрэволюция (Там же. C. 217–218).

В происходящем путешественник видит смену «кумиров и спонсоров», манипуляцию народом и жертвоприношение в пользу «новой системы»:

Невидимая дирижерская палочка быстро находит своего залетного маэстро. <…>

Концерт только с виду обыкновенный.

По сути же, это жертвоприношение (Там же. C. 217–218).

В этой фразе прослеживаются параллели и отношение к политическим событиям последних лет, а именно подразумеваются те власти (здесь США), которые избирают приближенного к себе политика и запускают его руками политические процессы, выгодные их интересам, но для самого народа новый политический путь, по мнению рассказчика, является жертвоприношением.

Возвышенно преподносившиеся эмоциональность, открытость, мифотворчество грузин из «Тбилиссимо» сменяются в «Анабечди» недержанием и изменчивостью[113] чувств:

Традиционное недержание чувств проще списать на темперамент.

Точнее, на генетическую вольность богатого национального колорита (Там же. C. 216).

В этих строках наблюдается не просто изменившееся отношение автора к грузинской эмоциональности, а упрек в отсутствии контроля над своими чувствами, которое грузины якобы списывают на свою генетику, которой невозможно управлять. Эмоциональная зависимость рассказчика от навязанного в советские времена положительного образа грузин после знакомства, в качестве своего, с менталитетом грузинского общества изнутри переродилась в разочарование. Налет идеализации южной страны советских времен спал, а после разочарования проявилась желчь в виде красиво сплетенных фраз о «новой» Грузии и грузинах:

Наверное, нигде и никогда я не испытывал столько восторгов и разочарований, как в Грузии.

Иногда по одному и тому же поводу.

А еще чаще – по отношению к одним и тем же людям.

Моментами я даже не соображал, что происходит.

Особенно за моей спиной.

За кого меня принимают.

Или за кого себя выдают (Там же. C. 215).