Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки

В романе Димов поделил дискурс о Грузии и Тбилиси на два нарратива: народные массы, подверженные влиянию, легковерные и бросающиеся в истерию по любому поводу – от воинственной агрессии в целях освобождения до агрессии победного ликования; и конкретный пример двух людей: история трогательной дружбы Левана и Ираклия[108], существовавшая вне веяний политики. На этапе создания романа писатель оставлял за образами друзей шанс на продолжение существования романтизированного интеллигентного «грузина» в сложившихся стереотипных/мифологизированных представлениях, но в «Тбилиссимо» и в последующих текстах развился образ homo cartvelicus[109], в котором, по представлениям рассказчика, проявились разные характеристики (фантазерство, эмоциональность, наивность, склонность к мифотворчеству, культ рода и вина, музыкальность), в том числе и далекие от идеализированных (двуличность, театральность, несдержанность). Изменившийся взгляд подтверждает и деколонизацию от романтических представлений самого «колонизатора».

В более поздних произведениях Димова, точнее сборниках притч, из-за политических неурядиц между Грузией и Россией усилился критический, саркастический подход к Грузии. Если в ранний период Димов обращался только к Грузии (в эссе и романе), то постсоветское восприятие Кавказа и Закавказья у автора расширяется: он обращается уже к нескольким республикам (Азербайджан, Армения, Грузия) и выбирает мозаичную форму разных притч, соединяя их в одной книге кавказской тематики. Возможно, это связано с изменением культурологических интересов, а может и с распадом СССР, после которого каждая из республик развивалась своим путем. В сборнике притч «Кафказус» (2010)[110], в притче «Солнце» романтизация, оставшаяся в наследство с советских времен и имевшая еще место в 1990-е годы, развеивается полностью. В грузинской Революции роз (2003), в отличие от событий 1990-х годов, по мнению Димова, участвовал не героически настроенный народ, а «тамагочи». Авторское восприятие народа как строителя нации сменилось определением управляемой толпы. «Грузины» ликовали об обретении независимости, а «тамагочи» стекались на площадь, чтобы выразить свое недовольство новой жизнью, или уже старой, после обретения свободы.

Тамагочи больше не хотят жить по-старому.

Сегодня они всей нацией ринулись к рубежу новому (Димов, 2010. C. 21).

Определение «тамагочи» наталкивает на две ассоциации: эмоциональность грузин и управляемость, то есть несамостоятельность. С одной стороны, «тамагочи» по звучанию схоже с названиями индейских племен «апачи», «команчи», при упоминании которых возникает образ стремительных, шумных, эмоциональных и диких наездников. С другой стороны, обращает к компьютерным играм. Примерно в конце 1990-х годов появилась электронная игрушка-брелок, в котором «жил» электронный зверек, она называлась «тамагочи». Это игра, которая имитировала жизнь настоящего животного: его надо было кормить, поить, ухаживать, но если не ухаживать за зверьком, то он «умирал». Некоторые зверьки иногда вырастали в монстров. «Тамагочи» могли и драться, но драки и вражда уже не контролировались игроком. С какой из двух ассоциаций связал своих грузин-«тамагочи» Василий Димов, можно лишь догадываться. Если придерживаться первой ассоциации, то грузины для автора-рассказчика – эмоциональная, стремительная толпа, а если второй – то управляемые субъекты:

Толпы возбужденных тамагочи стекаются к центральной площади.

Толпы бросивших все свои дела мужчин и женщин занимают оборону (Там же. C. 217).

Высвобождение из-под влияния в глазах наблюдателя изменило ранее известный вроде бы народ в сторону деградации. К такому образу не был готов наблюдатель. «Они» отталкивались от «метрополии», и представитель «метрополии», разочарованный, отходил от «них», но отторжению предшествовала интеграция в новое общество. В сборнике притч «Анабечди»[111] Димов видит страну иначе, как «эмигрант». Процесс адаптации к новому обществу проясняется из строчек: «И ты уже не стесняешься воспринимать некогда чужие мысли как свои» (Там же. C. 216). Доброжелательность, открытость грузин «демифологизируются»:

В Грузии тебя могут мгновенно полюбить.

И точно так же, без какой бы то ни было причины, от души возненавидеть.

Среднего не дано (Там же. C. 215).

Плодом «деколонизации» стал вывод о зыбкости дружбы, которая может разрушиться вмешательством третьего. Димов заменяет СССР аллегорией «башня», и в «Кафказусе», в притче «Дорога», появляются такие строки: