Политика и театр в Европе XX века. Воображение и сопротивление

Здесь стоит подчеркнуть, что, хотя Брехт соглашался с Лукачем относительно того, что экспрессионизм не был политически прогрессивным, их взгляды по этому вопросу принципиально различались. Лукач выступал не только против экспрессионизма, но и всех категорий формалистического искусства, которые включали в себя искусство, ставящее субъективный опыт личности выше объективной «реальности», то есть против всего модернистского искусства. Для него экспрессионизм был лишь симптомом общей проблемы современного искусства, а не самой проблемой. Творчество Брехта было включено Лукачем в категорию формалистического искусства, потому что, как и экспрессионисты, Брехт делал акцент не на психологии личности персонажа, а на отношениях между абстрактными группами. Лукач считал, что эффект остранения ослабляет способность аудитории находить разницу между видимостью реальности и ее сущностью [Lunn 1974]. Следовательно, работы Брехта были политически реакционными.

Помимо расхождений в определении понятия «проблематики искусства», были и другие, более важные различия во взглядах Лукача и Брехта. Хотя Брехт и другие представители новой объективности понимали гипериндивидуализм экспрессионизма как антиполитический и недостойный подражания, они никогда не выступали за цензуру и никогда не считали, что это или любое другое явление искусства должно быть запрещено. Брехт и Блох считали, что свобода художественного творчества бесценна. Лукач и власти Советского Союза, напротив, находили в формализме угрозу их политическим планам и считали, что его необходимо уничтожить. По их мнению, свобода художественного самовыражения была крайне опасна, поскольку могла привести к новым идеям и представлениям о возможностях вне контроля партии. Поскольку партия считала, что именно она, а не рабочие, знает «истинный» путь к социализму, ее контроль был оправдан, а мудрость абсолютна. Партия была готова использовать любые средства для сохранения власти, включая не только ограничение дискуссии и художественного выражения, но и физическое уничтожение всех, кто мог представлять угрозу для власти.

Вместо формализма Лукач стремился приспособить к социалистическому миру буржуазный реализм, который изображал отдельных персонажей, имеющих дело с противоречиями буржуазного общества. Следовательно, социалистический реализм, коренящийся в конкретных материальных обстоятельствах и отражающий противоречия капитализма, должен был стать единственно приемлемой формой искусства. В качестве примера того, как должно выглядеть искусство, Лукач приводил сочинения Толстого и Бальзака[102].

Брехт стремился к тому, чтобы Лукач и другие бюрократы воспринимали его серьезно и не отвергали открыто, поэтому не мог напрямую нападать на советскую репрессивную систему. Ему нужно было действовать аккуратнее. Однако, сосредоточившись на проблеме формалистического выражения, он косвенно нападал на догматизм, который душил дело коммунизма. Для начала Брехт отмечал, что запрет на формализм является бессмысленным, поскольку все произведения искусства используют существующую форму: «Поскольку художник постоянно занимается вопросами формы, так как он постоянно творит, необходимо тщательно и на практике определить, что понимать под формализмом, иначе художнику будет непонятно, что передавать, а что нет»[103]. Сама терминология дебатов – «формализм» и «реализм» – изначально проблематична. Это искусственные категории, используемые для вынесения радикальных суждений о ценности целых художественных течений без рассмотрения работ какого-либо конкретного художника. Использование этих категорий отражает определенную склонность представителей советской власти к манихейскому бреду, при котором они делят мир и все в нем на черное и белое, хорошее и плохое и строят политику на основе универсальных требований. Кроме того, Лукач основывает эстетические суждения всецело на жанре романа, который не дает представление об искусстве в целом. Подход Лукача, согласно которому он определяет реализм в узких терминах, взятых из художественного жанра определенного периода, формалистичен сам по себе и является примером принципа, которому он противостоит [Ibid.].

Брехт выступает против идеи о том, что социалистический реализм или какое-либо конкретное движение должно быть единственно приемлемым искусством. Ограничение творческого выражения одним направлением является попыткой остановить время и помешать искусству прогрессивно функционировать. Искусство может быть эффективным, только если ему позволяют идти в ногу с историей, то есть принимать изменения и инновации, чтобы суметь отобразить человеческую действительность, которая постоянно меняется: