Политика и театр в Европе XX века. Воображение и сопротивление

Сартр обращается к теме политического сопротивления в пьесе «Бариона» нетрадиционным, но философски проработанным методом. Бариона и жители деревни находятся в ситуации, похожей на ситуацию Сартра и его товарищей: нет никакого способа избежать господства их угнетателей, и методы сопротивления, доступные им, крайне ограничены. Выбор отчаяния – возможно, правильный экзистенциальный выбор – имеет практические последствия для человека и общества и не может никому помочь. Кроме того, полагаться на обещание освобождения – все равно что ждать прихода Мессии, чьи действия могут не привести к ожидаемым результатам. Единственный выход, доступный тем, кто рассчитывает только на себя и свое окружение, состоит в том, чтобы принять свое положение и обрести свободу, которую несет в себе надежда. Надежда, как и страдание, есть то, чего не могут отнять ни Бог, ни другой человек; ее может погасить лишь тот, кто ее испытывает. Политические последствия надежды – в данном случае последствия того, что заключенные взаимодействуют друг с другом и с охранниками – не определены, но наполнены возможностями, недоступными тем, кто выбирает отчаяние.

Спустя десятилетия Сартр говорил с Поль-Луи Миньоном о главных достижениях пьесы «Бариона» – она была хорошо принята аудиторией, связывая Сартра с другими узниками, а заключенных между собой; он смог тайно передать заключенным послание о сопротивлении через знакомую историю о рождении Христа; и через пьесу он смог выразить свою экзистенциалистскую философию для широкой аудитории [Sartre 1976: 185]. Комментарии Сартра для Бовуар и Миньона охватывают, но отнюдь не исчерпывают основные причины, по которым Сартр продолжал писать пьесы после освобождения из лагеря военнопленных.

«Театр ситуаций»

В книге «Между прошлым и будущим» Ханна Арендт цитирует Рене Шара, французского поэта Сопротивления, описывавшего опыт французов, полученный в результате немецкой оккупации:

С разгромом Франции, ставшим для них полной неожиданностью, политическая сцена их страны внезапно опустела: ее оставили шутам-марионеткам и дуракам; и те, само собой никогда не участвовавшие в официальных делах Третьей республики, заполнили ее, словно втянутые вакуумом. Таким образом, без всякого предостережения и, вероятно, вопреки своим сознательным наклонностям, они волей-неволей образовали такое публичное пространство, где – без каких-либо бюрократических принадлежностей и втайне от друзей и врагов – все, что имело отношение к делам страны, выполнялось с помощью слова и дела [Арендт 2014].

Арендт продолжает:

Долго это не продлилось. Их освободили от того, что они с самого начала считали «бременем», и вернули к их личным делам (которые, как они теперь знали, невесомы, поскольку ни к чему не относятся)… [или] к старой бессодержательной схватке конфликтующих идеологий… Они лишились своего сокровища [Там же: 5].

И вот на короткое время во Франции возникло политическое сообщество людей, живущих в общественной сфере и собравшихся вместе из-за необходимости иметь дело с обстоятельствами войны и оккупации[114]. Именно в этом контексте Сартр стал политической фигурой: сначала как заключенный драматург, стремящийся вдохновить своих товарищей, а затем как писатель, одержимый темой сопротивления, темой, которая определила его литературу, философию и активизм. В очерке «Ситуация писателя в 1947 году» Сартр размышлял о войне и оккупации, пережитых его поколением: