Политика и театр в Европе XX века. Воображение и сопротивление

В центре сюжета – Гейнц, военачальник, намеревающийся творить зло ради зла, который заключает пари со священником, что он может, если пожелает, творить добро. Спустя год попыток стать по-настоящему хорошим человеком он понимает, что все его «благие» намерения на самом деле маскировали его эгоизм и его «добрые» действия имели ужасные последствия. После великого откровения о том, что Бога не существует (и, следовательно, нет ни «добра», ни «зла»), он возвращается к роли военачальника, действуя так же, как и вначале, но осознавая теперь, что только он один является судьей своих действий. Политические события, которые служат фоном экзистенциального опыта Гейнца, чрезвычайно сложны. Это усугубляется еще и тем фактом, что почти ни одно из действий не происходит на сцене; они описываются через диалог, за которым трудно уследить. Вкратце, пока руководство города Вормса пытается избавиться от захватчиков города, крестьяне Вормса поднимают восстание. Одни хотят приветствовать захватчиков, чтобы те убили крестьян, а другие хотят, чтобы крестьяне взяли верх. Два сюжета, касающихся конфликта внутри Вормса и конфликта между Вормсом и его внешним врагом, переплетены, но способами, слишком сложными, чтобы их можно было описать. Есть множество планов, множество лидеров, борющихся за власть, а также вопрос, который пронизывает все другие темы, вопрос о том, кого из них на самом деле поддерживает Бог.

Диалоги пьесы по большей части либо экспозиционные, объясняющие контекст текущего момента, либо философские, касающиеся вопросов добра и зла. Ни тот, ни другой тип диалога не развивает действие пьесы. Вот один из примеров типичного философского разговора: женщина только что спросила священника (Генриха), почему ее ребенок умер, и он отвечает ей, что такова воля Божья. Не полностью удовлетворенная этим ответом, женщина спрашивает второе мнение у Насти – булочника и защитника бедных:

ЖЕНЩИНА. Булочник! Мой ребенок мертв. Ты знаешь все… Ты должен знать, почему он умер.

НАСТИ. Да, я знаю.

ГЕНРИХ. Насти, умоляю тебя, молчи. Горе тем, кто повинен в раздоре.

НАСТИ. Твой ребенок умер оттого, что богачи нашего города восстали против епископа, своего богатейшего повелителя. Воюют друг с другом богачи, а подыхают бедняки. ЖЕНЩИНА. И Господь позволил им вести эту войну?

НАСТИ. Нет, Господь им запретил.

ЖЕНЩИНА. А вот он говорит – ничто не свершается без дозволения Господа.

НАСТИ. Ничто, кроме зла, порожденного людской злобой.

ГЕНРИХ. Ты лжешь, булочник! Мешаешь истину с ложью, вводишь души в заблуждение.

НАСТИ. А ты смеешь утверждать, будто Господу угодны эти жертвы, нужны напрасные страдания? Он тут ни при чем, слышишь?

Генрих молчит.

ЖЕНЩИНА. Значит, мой ребенок умер не по Божьей воле?

НАСТИ. Разве он позволил бы ему родиться, если бы желал его смерти!

ЖЕНЩИНА (с облегчением). Вот это мне по душе… [Sartre 1960: 12][126].

На этом разговор не заканчивается. Насти и Генрих продолжают обсуждать этот вопрос, пока женщина не уходит. (Она встает на сторону Насти.) На протяжении всей пьесы встречается множество подобных разговоров. Как и приведенный пример, другие разговоры обычно не имеют ничего общего с общей сюжетной линией пьесы, и никакие действия не сопровождают диалог. Пьеса представляет собой серию философских дебатов, которые в основном ни к чему не приводят.