Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект

В июне 1925 г. о британских планах писали газеты «Daily Chronicle» и «Daily Telegraph». Истинная цель гарантийного договора, отмечала «Daily Chronicle», заключается в «умиротворении России» и советовала Варшаве дать Германии возможность «ценой Данцигского коридора и Верхней Силезии спасти Польшу от “красной опасности”». Но поскольку Польша даже летом 1920 г. не отказалась от своих западных воеводств в обмен на помощь Германии в войне против Советской России, газета предлагала полякам компенсацию в виде «Мемельского коридора» при условии возвращения Литве Виленского края. Для Литвы это означало, по словам Раевского, возобновление «похороненного плана Гиманса», поддержанного сильным в то время «лагерем Пилсудского». Реализация плана в 1925 г. превратила бы Польшу в «государство национальностей»: поляки могли даже оказаться меньшинством в своем государстве, что хоронило «надежды национальных] демократов на присоединение Восточной Пруссии» к Польше. «Поумнели» и пилсудчики: «Пусть нас не вводят в заблуждение громадные пространства Востока. <…> приближают нас к положению великой державы <…> Познань, Поморский [Данцигский] коридор и Верхняя Силезия», – писал публицист К. Сроковский[871]. Впрочем, официально выдвигать проект обмена Данцигского коридора на Мемельский коридор Foreign Office полагал преждевременным. Пресса же муссировала планы обмена с целью оказать дополнительное давление на оппозиционно настроенные к проекту гарантийного пакта польские правящие круги. Советские дипломаты позднее писали: Мемель Германии не нужен, «но требование его возврата есть самый легкий способ постановки на очередь вопроса о ревизии границ <…> Мемель может <…> стать объектом обмена на Данциг»[872].

Усиление реваншистских настроений в Германии нашло отражение в победе на президентских выборах в апреле 1925 г. П. фон Гинденбурга – живого символа германского милитаризма. Начавшаяся политика сближения Берлина с Лондоном, вызвала беспокойство в Москве, что нашло отражение в ходе визита 17 июня Крестинского к Гинденбургу. По словам полпреда, президент заявил, что он является «сторонником дальнейшего развития дружественных отношений между Германией и СССР». «Пусть Вас не смущает, – заметил Крестинский, – что мы пытаемся урегулировать наши отношения на западе. Наше географическое положение вынуждает нас вести эти переговоры». Крестинский выразил опасение, что «объективная логика политических событий окажется сильнее добрых желаний»[873]. Небезынтересно мнение Чичерина о беседе с Гинденбургом: «.он <…> был неизменно любезен и весьма дружелюбен, но решительно ни к чему не обнаружил живого интереса (ни к советско-германским экономическим связям, ни к проблеме Востока). Он, по-видимому, добросовестно выполняет процедуры своих функций, но не сроднился умственно с актуальными задачами Германии»[874].

Историк Г. Дельбрюк в статье «Германская восточная граница и германское право» призвал к проведению плебисцита на территории Коридора на том основании, что «Версальский мир отторгнул бо́льшую часть Западной Пруссии от Германии без народного голосования»[875]. Лозунг «мирной ревизии» восточных границ не исключал возможности решения «проблемы “коридора” <…> силой, при сочетании благоприятных обстоятельств» (из секретного меморандума от 11 ноября 1925 г. начальника Восточного отдела германского МИД Г. Дирксена). «Благоприятными обстоятельствами» Дирксен считал «беспорядки» в Польше, полагая, что под предлогом защиты немецкого меньшинства и сообщения с Восточной Пруссией, германские войска могут быть введены в западные польские воеводства и Германия по поручению Лиги наций станет их «мандатарием <…> для обороны Восточной Европы от большевизма»[876].