Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект

Преобладание прагматического подхода во внешней политике не означало полного отказа большевиков от революционных планов. Пристальное внимание СССР уделял ситуации в Восточной Галиции, о чем свидетельствует переписка в декабре 1923 – феврале 1924 г. между полпредом в Лондоне Х.Г. Раковским и Литвиновым. Раковский утверждал: «В нашей внешней политике <…> [мы] недостаточно учитываем, что <…> являемся государством многонациональным», «мы еще в Генуе могли <…> проявить наше сочувствие к Восточной Галиции в тот момент, когда вопрос был поставлен Ллойд Джорджем», и «помешать формальному признанию этой аннексии [в 1923 г.] со стороны Англии, Франции и Италии»; «мы не в состоянии отстоять интересы наших собственных национальностей, попавших под чужое иго». Литвинов отверг «предположение об игнорировании НКИД при обсуждении международных вопросов национального момента». По его словам, «сентиментально-национальный момент <…> не может являться решающим при разрешении международных вопросов <…> государства не верят в абсолютное значение договоров <…> Продолжает же тяготеть к нам Литва, несмотря на подписание Рижского договора. То же относится и к Германии <…>. В меньшей мере это применимо <…> к Чехословакии»[887]. Тем не менее 12 августа 1924 г. на англо-советской конференции Раковский огласил декларацию, в которой требовал «дать населению Восточной Галиции право национального самоопределения». В Польше декларация вызвала сильное впечатление, но от дискуссии польский МИД уклонился[888].

В апреле 1925 г. Чичерин указал польскому посланнику Ст. Кентшиньскому на репрессии в кресах «против национальных движений меньшинств, что подпадает под известную статью Рижского договора». Проблемой заинтересовалось и партийное руководство. Чичерин в своем ответном письме Сталину писал 26 июня: «Я не могу дать Вам окончательного заключения по вопросу об организации на Украине общества политических беженцев Западной Украины <…>, хотел бы его обсудить с товарищами из ОГПУ. Создание на Украине оформленной организации украинских революционных беженцев из Польши может повести к целому ряду скандалов и осложнений с Польшей, если эта организация поведет неосторожную линию»[889]. Крестинский после новой встречи с Петрушевичем писал в июле Чичерину: «То обстоятельство, что мы публично заявили о своем желании иметь мир, а не войну с Польшей, не обозначает вовсе нашей готовности признать Галицию за Польшей»[890]. Продолжался обмен информацией между СССР и Германией о положении на территориях с немецким и украинским населением в составе Польши: так, начальник ИНО ОГПУ М.А. Трилиссер отправил через Чичерина в июле 1925 г. в Берлин документы о польских диверсиях в немецкой части Верхней Силезии в обмен на «могущие нас интересовать соответственные материалы»[891]. Польские политики, в свою очередь, признавали слабость позиций Польши на ее восточных кресах. Так, деятель Польской социалистической партии З. Дрешер позднее писал: «.украинский и белорусский национальный вопрос – это гордиев узел польской политики, успешное разрешение которого является весьма проблематичным»[892].