Политрук

— Товарищи бойцы! Не вы одни призваны на фронт — весь наш народ мобилизован на битву с врагом, и стар, и мал. Старики, женщины, дети выходят на смены, пока вы ходите в атаки. В этом наша сила, в товариществе! И никому нас не победить! Да, мы отступали, сдерживая натиск немецкой орды, а теперь наступаем! Шаг за шагом, пядь за пядью освобождая родную землю от фашистской нечисти! Но сегодня я прибыл сюда не для того вовсе, чтобы повторить эти азбучные истины. По личному поручению товарища Сталина я исполню приятную обязанность — вручу ордена и медали тем из вас, кто больше других заслужил награды…

У меня мурашки сыпанули по спине — а вдруг и я в списке?

Жуков неторопливо кивнул порученцу, и тот зычно выкликнул:

— Красноармеец Антаков!

Василий, бурея и деревенея, промаршировал и отдал честь. Георгий Константинович протянул ему красную коробочку, и пожал руку. Развернувшись кругом, Антаков вернулся в строй, сгоняя с лица глуповато-растерянную улыбку, но она возвращалась вновь и вновь.

— Старший сержант Антонов!

И пошло, и пошло… Артамонов… Белоконов, Бритиков, Будаш… Власов, Воробьев… Годунов, Голенкин… Денисов… Закомолдин… Касабиев, Кигель, Косенчук… Лапин, Липовицер…

— Политрук Лушин!

Меня будто ха-арошим разрядом тряхнуло, пробило от ушей до пяток. Не чувствуя ног, утратив слух, как в вакууме, я вышел из строя, на автопилоте печатая шаг. Замечался снисходительный изгиб в уголку рта Жукова, улавливался застарелый запах гари…

А вот и звук прорезался! Словно выныривая из сурдокамеры, я бросил ладонь к фуражке, четко представившись:

— Товарищ генерал армии, политрук Лушин для награждения государственной наградой прибыл!

— Молодцом, товарищ Лушин! — выбился Георгий Константинович из устава, и торжественно вручил мне коробочку, вместе с орденской книжкой.

— Служу Советскому Союзу!

Четкий разворот кругом… Шагом — марш…

— Красноармеец Никитин!

Обратно я не шел, а плыл, напоминая Антакова. Наверное, просто сошлось — и то, что дырочку можно вертеть под «боевика», и свидание с исторической личностью. Ведь изо всех людей, что мне до сих пор встречались, я знал одного Лелюшенко. Да как знал — мелькнула однажды фотка в Интернете. А тут — сам Жуков!

Недаром именно сейчас остро ощущался налет иного времени, поражая до головокруженья. Вокруг, на тысячи километров — дым, гарь, лязг чужих танков, да мертвая плоть, обвисающая в палаческих петлях. А ты в самой середке сатанинского действа, и у тебя лишь два переплетшихся желания — «раздавить гадину» и выжить.

Я попытался вспомнить будущее, поднатужился, но лишь смутные картинки промахнули перед глазами. О чем жалеть? Что я оставил в «прекрасном далёко» такого, без чего невыносимо тяжко? Вот, перебираешь «воспоминания о будущем», а ухватиться-то не за что. Не вызывает брошенное время свербящей боли, не разверзается в душе саднящая пустота, да и само чувство утраты… Слово есть, а за ним ничего. Зато…

«Если выживешь, а ты живучий, то узнаешь, почему плакали старички-ветераны на 9 Мая! — прыгали в голове суматошные мысли. — И на рейхстаге распишешься! А сестричка-то как рада будет… М-да… И будешь орать со всеми вместе, когда Гагарин полетит!»

— Вольно-о! Разойтись!

Там же, позже

Прикрутив новенький орден на гимнастерку, я скромно прошелся мимо землянок, козыряя встречным-поперечным. Орденоносец, не хухры-мухры! Тут пока что награды ценились, их еще не раздавали пачками, как в «оттепель», вешая на жирные груди просто так, или ко дню рождения…

— Товарищ Лушин?

Я недоуменно воззрился на старшего политрука с сухим и худым лицом, казавшимся изможденным. Очухавшись от витаний в высших сферах, память дала подсказку: Аверин, новый особист.

— Да? — небрежно вытолкнули мои губы, в детской попытке погасить возникшую боязнь.

— У меня к вам пара вопросов, — вежливо сказал особист, перенося вес тощего тела на палочку, — но не хотелось бы в официальной обстановке. Не люблю портить праздник людям, да и вообще… Может, пройдемся?

— А вам не трудно? — кивнул я на трость.

— Трудновато, — закряхтел Аверин, — но врачи рекомендуют ногу разрабатывать.

И поковылял к березнячку. Я неторопливо зашагал следом. Белокорые деревца наивно-простодушно шелестели, качая ветвями, вдали погромыхивало. Военная идиллия.

— Знаете, знакомился с бумагами в штабе, — доверительно начал старший политрук, — и обнаружил, что ваша рота была весьма… хм… разгильдяистой. А вы сумели добиться от бойцов порядка и дисциплины. Более того, они горой за своего командира! Но… Нет, ни о какой враждебной или, там, подрывной деятельности и речи не идет, однако… — он заглянул мне в глаза, да не просто так, а со значением. — Ну, вот, сам товарищ Сталин выделил наш полк, послав зама с целым ящиком наград. И, вроде бы, есть за что, ведь именно наш 718-й всегда на острие атаки! Мы первыми заняли Полунино, первыми прорвались к Тимофеево, первыми вышли к Волге, овладев Ржевом. Молодцы, что и говорить! А если подумать? — вкрадчиво прогнулся Аверин. — Если вспомнить? Ведь это ваша 8-я рота была в авангарде, вам вся честь и слава!