Поллианна

– Вы же не хотите сказать, что не возьмёте его?

– Именно это я и хочу сказать.

– Но его присутствие было бы таким чудесным… – запинаясь, произнесла Поллианна. Она готова была заплакать. – И с Джимми вам не будет одиноко.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал мужчина, – но я предпочитаю одиночество.

В этот миг Поллианна впервые за несколько недель вдруг вспомнила кое-что, о чём однажды сказала ей Нэнси. Она обиженно вздёрнула подбородок.

– Может, вы думаете, что славный живой мальчик не будет лучше старого скелета, который вы где-то тут прячете, но я думаю, что он точно лучше!

– Скелет?!

– Да. Нэнси сказала, что вы прячете его где-то в шкафу.

– Постой, что… – Мужчина вдруг запрокинул голову и расхохотался. Он смеялся от души, так искренне, что Поллианна даже расплакалась от нервного напряжения. Увидев её слёзы, Джон Пендлтон тут же сел прямо и сделал серьёзное лицо.

– Поллианна, я думаю, что ты абсолютно права, – ласково сказал он. – На самом деле я прекрасно знаю, что славный живой мальчик гораздо лучше, чем мой скелет в шкафу. Вот только мы не всегда готовы менять одно на другое. Мы склонны держаться за свои скелеты, Поллианна. Но все же расскажи мне ещё немного об этом славном живом мальчике.

И Поллианна рассказала.

Возможно, смех разрядил обстановку или трогательная история Джимми Бина, рассказанная неравнодушными устами девочки, тронула уже и без того смягчившееся сердце мужчины. Во всяком случае в тот вечер Поллианна отправилась домой с приглашением для Джимми Бина, которому предлагалось посетить огромный дом вместе с Поллианной в следующую субботу.

– Я так рада, и я уверена, что он вам понравится, – вздохнула Поллианна, прощаясь с Джоном Пендлтоном. – Я так хочу, чтобы у Джимми Бина был дом и родные люди.

Глава 22. Проповеди и дровницы

В тот день, когда Поллианна рассказала Джону Пендлтону о Джимми Бине, преподобный Пол Форд поднялся на холм и вошёл в Пендлтонский лес, надеясь, что безмолвная красота господнего творения даст успокоение его чувствам, пришедшим в смятение от деяний детей человеческих.

У преподобного Пола Форда на душе скребли кошки. Месяц за месяцем весь последний год атмосфера в его приходе становилась всё хуже и хуже; и теперь ему стало казаться, что его со всех сторон окружают лишь ссоры, злословие, наговоры и зависть. Он то спорил, то умолял, то упрекал, то закрывал глаза и неизменно молился – искренне и с надеждой. Но сегодня он с сожалением был вынужден признать, что дела идут всё хуже и хуже.

Два его дьякона были на ножах по какой-то пустячной причине, высосанной из пальца. Три его самых усердных работницы покинули женский благотворительный комитет, поскольку из маленькой искорки сплетни злые языки раздули всепожирающее пламя скандала. Хор раскололся из-за того, кому из певцов достанется больше сольных партий. Даже в Обществе христианского юношества царило брожение умов из-за открытой критики двух его руководителей. Что же до воскресной школы – именно увольнение её директора и двоих учителей стало той последней каплей, из-за которой измученный проповедник отправился в лесную тишь, чтобы предаться размышлениям и помолиться.

Стоя под зелёными сводами леса, преподобный Пол Форд постарался трезво оценить ситуацию. Положение было критическим. Нужно было что-то делать – и делать немедленно. Вся церковная деятельность сошла на нет. Воскресные службы, молитвенные собрания по будням, приходские чаепития, даже ужины и светские приёмы посещало всё меньше и меньше людей. Некоторые сознательные работники ещё оставались, это правда. Но между ними зачастую не было взаимопонимания, и они явно слишком хорошо сознавали, сколько придирчивых глаз на них нацелено и сколько длинных языков готовы бесконечно обсуждать то, что эти глаза видят.

Преподобный Пол Форд хорошо понимал, что и он, проповедник слова Божьего, и церковь, и город, и даже само христианство страдают от этого, и страдания эти будут множиться, если только…

Безусловно, нужно было что-то предпринять и немедленно. Но что?

Преподобный медленно вынул из кармана черновик своей следующей воскресной проповеди и, нахмурившись, стал его просматривать. Его лицо приняло строгое выражение, когда он вслух и с большим чувством прочёл строки, которые намеревался произнести перед своей паствой:

«Горе вам, книжники и фарисеи! Лицемеры! Вы закрываете перед людьми двери в Царство Небесное: сами не входите и тех, кто хочет войти, не впускаете. Вы разоряете дома вдов и напоказ долго молитесь; за это вас постигнет суровая кара. Вы даёте десятую часть с мяты, укропа и тмина, а самым важным в Законе – справедливостью, милостью и верностью – вы пренебрегаете. И то нужно делать, и другого не оставлять».

Это было суровое обличение. Зычный голос священника грозно разносился по зелёной лесной чаще. Казалось, даже птицы и белки притихли в благоговейном трепете. Преподобный ясно представил, как будут звучать эти слова в следующее воскресенье, когда он произнесёт их перед своей паствой в священной тишине церкви.