Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

– «Ну, хорошо. Про что это мы говорили?» продолжалъ я, постукивая ногою о кузовъ: «да, какой балъ былъ у бабушки. Вотъ жалко, что васъ не было. Большіе были и танцовали, а съ какой двочкой мы тамъ познакомились!» и я сталъ со всмъ увлеченіемъ любви, которая, несмотря на вс треволненія, еще яркимъ пламенемъ горла въ моей юной душ, описывать подробности моего съ ней знакомства и ея необыкновенную миловидность, умъ и другія удивительныя качества, про которыхъ я, сказать по правд, ничего не могъ знать. Мн очень не нравилось, что Катинька слушала меня очень равнодушно и даже, кажется, вовсе не слушала. Я и впослдствіи замчалъ въ себ нсколько разъ эту замашку: женщинамъ, которыя мн нравились, безъ всякой видимой цли разсказывать про мою любовь къ другимъ. Это бывало всегда моимъ любимымъ разговоромъ, и я до сихъ поръ не знаю, какихъ ожидалъ я отъ этаго послдствій, и что находилъ въ томъ любезнаго.

Итакъ, Катенька какъ будто не слушала меня. Я кончилъ свои признанія и замолчалъ. Мн опять стало неловко. Видно было, что между нами стало мало общаго. Я болталъ ногой около колеса съ намреніемъ доказать свою храбрость.

– «Полно шалить, прими ногу», сказала Катинька наставническимъ тономъ. Я принялъ ногу, но ея замчаніе окончательно обидло меня.

Со времени нашего отъзда въ первый разъ изъ деревни я замчалъ огромную перемну въ Катеньк. Она значительно выросла, развилась и похорошла. Ей было 13 лтъ, но она казалась двушкой лтъ 15; особенно же въ разговор и манерахъ она далеко перегнала наивную Любочку. Она была въ томъ переходномъ состояніи, во время котораго двочки бываютъ какъ-то особенно неровны въ пріемахъ и застнчивы. Впрочемъ, я такъ привыкъ съ дтскихъ лтъ считать ее за сестру, что все она была для меня той же Катенькой, которую я помнилъ еще покрытую веснушками съ рыжеватенькой головкой, обстриженной подъ гребенку, и я мало обращалъ на произшедшія въ ней физическія перемны; мн только не нравилось то, что она морально перемнилась въ отношеніи ко всмъ намъ: она какъ-то отшатнулась отъ всхъ насъ и стала больше оказывать довренности и любви своей матери. При ней уже нельзя было трунить надъ Мими: она сердилась за это. Любочка не смла шалить при ней изъ опасенія, чтобы она не разсказала про то своей матери, и часто я самъ слышалъ, какъ Мими, запершись въ комнат, о чемъ-то шепталась съ своей дочерью. —

– «Катинька!....... сказалъ я, съ ршительностью поворачиваясь къ ней. «Скажи по правд, отчего ты съ нкоторыхъ поръ стала какая-то странная?»

– «Неужели я странная?» сказала Катенька съ одушевленіемъ, которое ясно доказывало, что мое замчаніе интересовало ее: «я совсмъ не странная».

– «Нтъ, ты совсмъ не такая, какой была прежде», продолжалъ я. «Прежде видно было, что ты насъ любишь и считаешь, какъ родными, такъ же, какъ и мы тебя, а теперь ты стала такая серьезная, разговариваешь только съ Мими, точно ты не хочешь совсмъ насъ знать». Говоря это, я начиналъ уже ощущать легкое щикотаніе въ носу, всегда предшествующее слезамъ, которыя всегда навертывались мн на глаза, когда я высказывалъ давно сдержанную, задушевную мысль.

– «Да вдь нельзя же всегда оставаться одинаковыми», сказала Катенька.

– «Отчего же?»

– «Надобно же когда-нибудь перемниться. Вдь не все же намъ жить вмст».

– «Отчего?» продолжалъ я допрашивать.

Катенька имла привычку доказывать все какою-то фаталистическою необходимостью. «Надо же, молъ, и дурамъ быть», сказала она мн однажды, когда я побранился съ ней.

– «Да затмъ, что маменька могла жить у вашей маменьки, своимъ другомъ; но, Богъ знаетъ, сойдутся ли они съ Графиней, которая, говорятъ, такая сердитая. Кром того, все-таки когда нибудь да мы разойдемся: вы богатые – у васъ есть Петровское, а мы бдные – у маменьки ничего нтъ».

Ваша маменька, моя маменька, вы богатые, мы бдные – эти слова были для меня необыкновенно странны и въ первый разъ развили во мн сознаніе не только о неравенств нашихъ положеній, но и вообще о положеніи Мими и Катеньки, о которомъ я до сей поры ровно ничего не зналъ и не думалъ. Мн казалось, что Катенька и Мими должны жить всегда съ нами и длить съ нами все поровну. Иначе и быть не могло, по моимъ понятіямъ. – Теперь же тысячи новыхъ мыслей касательно одинокого положенія ихъ зароилось въ моей голов, мн стало ужасно совстно, что мы богаты, а они нтъ.

– «Неужели вы точно думаете ухать отъ насъ?» спросилъ я.

– «Я бы теб все сказала, да ты разболтаешь».

Я молчалъ.

– «Маменька сказала мн, что, какъ только мы прідемъ въ Москву, она станетъ пріискивать для себя особенную квартиру и напишетъ къ папеньк».

– «К папà?»

– «Нтъ, къ моему папà».

Я ршительно не зналъ до сихъ поръ, что у нея былъ отецъ. Я не видлъ никакой необходимости въ томъ, чтобы онъ былъ у нея.

– «А гд живетъ твой папенька?»

– «Въ Петербург. Онъ за что-то сердится на маменьку, но она говоритъ, что теперь они помирятся. Недавно maman получила отъ него письмо.