Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Браво, Михаилъ Михайловичъ. Неужели ты пшкомъ? Но что это съ вами? Должно быть, усталъ.

Онъ въ самомъ дл отъ непривычнаго движенія [1 неразобр.] въ то время былъ какъ сумашедшій, такъ раздраженъ нервами, чувствовалъ полный упадокъ силъ и непреодолимую ршительность.

– А Таня гд?

Сестра покраснла, а Голицына стала говорить съ стоявшими подл о паденіи Балашева. Михаилъ Михайловичъ, какъ всегда при имени Балашева, слышалъ все, что его касалось, и въ то же время говорилъ съ сестрой. Она пошла съ Н. къ канав. Она хотла пріхать домой одна. Сестра лгала: она видла въ бинокль, что Татьяна Сергевна пошла вслдъ за паденіемъ Балашева къ своей коляск и знала, какъ бы она сама видла, что Татьяна Сергевна похала къ нему. Михаилъ Михайловичъ тоже понялъ это, услыхавъ, что Балашевъ сломалъ ребро. Онъ спросилъ, съ кмъ она пошла. Съ Н. Не хочетъ ли онъ взять мсто въ коляск Г[олицыной]? Его довезутъ.

– Нтъ, благодарю, я пройдусь.

Онъ съ тмъ офиціальнымъ пріемомъ вншнихъ справокъ ршился основательно узнать, гд его жена. Найти H., спросить его, спросить кучера. Зачмъ онъ это длалъ, онъ не зналъ. Онъ зналъ, что это ни къ чему не поведетъ, зналъ и чувствовалъ всю унизительность роли мужа, ищащаго свою жену, которая ушла. «Какъ лошадь или собака ушла», подумалъ онъ. Но онъ холодно односторонне ршилъ это и пошелъ. Н. тотчасъ же попался ему.

– А, Михаилъ Михайловичъ.

– Вы видли мою жену?

– Да, мы стояли вмст, когда Балашевъ упалъ и все это попадало. Это ужасно. Можно ли такъ глупо!

– А потомъ?

– Она похала домой, кажется. Я понимаю, что для M-me Ставровичъ это, да и всякую женщину съ нервами. Я мужчина, да и то нервы. Это гладіаторство. Недостаетъ цирка съ львами.

Это была фраза, которую сказалъ кто то, и вс радовались, повторяли. Михаилъ Михайловичъ взялъ и похалъ домой. Жены не было. Кити сидла одна, и лицо ее скрывало что то подъ неестественнымъ оживленіемъ.

Михаилъ Михайловичъ подошелъ къ столу, слъ, поставилъ локти, сдвинувъ чашку, которую подхватила Кити, положилъ голову въ руки и[109] началъ вздохъ, но остановился. Онъ открылъ лицо.

– Кити, – чтожъ, ршительно это такъ?

– Мишель, я думаю, что я не должна ни понимать тебя, ни отвчать теб. Если я могу свою жизнь отдать для тебя, ты знаешь, что я это сдлаю; но не спрашивай меня ни о чемъ. Если я нужна, вели мн длать.

– Да, ты нужна, чтобъ вывести меня изъ сомннья. – Онъ глядлъ на нее и понялъ ея выраженіе при слов сомннія. – Да и сомнній нтъ, ты хочешь сказать. Все таки ты нужна, чтобъ вывести меня изъ сомннія. Такъ жить нельзя.[110] Я несчастное, невинное наказанное дитя. Мн рыдать хочется, мн хочется, чтобъ меня жалли. Чтобъ научили, что мн длать. Правда ли это? Неужели это правда? И что мн длать?

– Я ничего не знаю, я ничего не могу сказать. Я знаю, что ты несчастливъ, а что я…

– Какъ несчастливъ?

– Я не знаю какъ, я вижу и ищу помочь.

Въ это время зазвучали колеса, раздавливающiя мелкой щебень, и фыркнула подъ самымъ окномъ одна изъ лошадей остановившагося экипажа. Она вбжала прямая, румяная и опять больше чмъ когда нибудь съ тмъ дьявольскимъ блескомъ въ глазахъ, съ тмъ блескомъ, который говорилъ, что хотя въ душ то чувство, которое она имла, преступленья нтъ и нтъ ничего, чтобы остановило. Она поняла мгновенно, что говорили о ней. Враждебное блеснуло въ ея взгляд, въ ней, въ доброй, ни одной искры жалости къ этимъ 2 прекраснымъ (она знала это) и несчастнымъ отъ нея 2-мъ людямъ.

– И ты здсь? Когда ты пріхалъ? Я не ждала тебя. А я была на скачк и потомъ отъ ужаса при этихъ паденьяхъ ухала.

– Гд ты была?

– У.... у Лизы, – сказала она, видимо радуясь своей способности лжи, – она не могла хать, она больна, я ей все разсказала.

И какъ бы радуясь и гордясь своей способностью (неизвстной досел) лжи, она, вызывая, прибавила:[111]

– Мн говорили, что убился Иванъ Петровичъ Балашевъ, очень убился. Ну, я пойду разднусь. Ты ночуешь?

– Не знаю, мн очень рано завтра надо.

Когда она вышла, Кити сказала:

– М[ишель], я не могу ничего сказать, позволь мн обдумать, и я завтра напишу теб.

Онъ не слушалъ ее:

– Да, да, завтра.

Сестра поняла.

– Ты хочешь говорить съ ней?

– Да, я хочу.

Онъ смотрлъ неподвижно на самоваръ и именно думалъ о томъ, что онъ скажетъ ей. Она вошла въ блузк спокойная, домашняя. Сестра вышла. Она испугалась.

– Куда ты?

Но Кити ушла.

– Я приду сейчасъ.

Она стала пить чай съ апетитомъ, много ла. Опять дьяволъ!

[112]– Анна, – сказалъ Михаилъ Михайловичъ, – думаешь ли ты.. ду… думаешь ли ты, что мы можемъ такъ оставаться?

– Отчего? – Она вынула сухарикъ изъ чая. – Что ты въ Петербург, а я здсь? Перезжай сюда, возьми отпускъ.

Она улыбающимися, насмшливыми глазами смотрла на него.

– Таня, ты ничего не имешь сказать мн особеннаго?

– Я? – съ наивнымъ удивленіемъ сказала она и задумалась, вспоминая, не иметъ ли она что сказать. – Ничего, только то, что мн тебя жаль, что ты одинъ.

Она подошла и поцловала его въ лобъ. И тоже сіяющее, счастливое, спокойное, дьявольское лицо, выраженіе, которое, очевидно, не имло корней въ разум, въ душ.