Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Я не знаю. Онъ не грязный, онъ только деревенскій житель, – отвчалъ сынъ, тоже улыбаясь тому постоянному тону пренебреженья, съ которымъ его мать относилась всегда къ его[126] изъ всхъ людей боле любимому человку, Константину Нерадову.

– Такъ приходи же черезъ часикъ, поговоримъ.

Гагинъ прошелъ на свою половину.

Неужели спитъ Константинъ Николаевичъ? – спросилъ онъ лакея.

– Нтъ, не спитъ, – прокричалъ голосъ изъ за занавса спальни.

И стройный широкій атлетъ съ лохматой русой[127] головой и[128] рдкой черноватой бородой и блестящими голубыми глазами, смотрвшими изъ широкаго толстоносаго лица, выскочилъ изъ за перегородки и началъ плясать, прыгать черезъ стулья и кресла и, опираясь на плечи Гагина, подпрыгивать такъ, что казалось – вотъ вотъ онъ вспрыгнетъ ногами на его эполеты.

– Убирайся! Перестань, Костя! Что съ тобой? —говорилъ Гагинъ, и чуть замтная улыбка, но за то тмъ боле цн[ная?] и красившая его строгое лицо, виднлась подъ усами.[129]

– Чему я радъ? Вотъ чему. Первое, что у меня тутъ, – онъ показалъ, какъ маленькую тыкву, огромную, развитую гимнастикой мышцу верхняго плеча, – разъ. Второе, что у меня тутъ, – онъ ударилъ себя по лбу, – третье, что у меня. – Онъ побжалъ за перегородку и вынесъ тетрадку исписанной бумаги. – Это я вчера началъ и теперь все пойдетъ, пойдетъ, пойдетъ. Вотъ видишь, – онъ сдвинулъ два кресла, разъ, два, три, съ мста съ гимнастическимъ пріемомъ съ сжатыми кулаками взялъ размахъ и перелетлъ черезъ оба кресла. Гагинъ засмялся и, доставъ папиросу, слъ на диванъ.

– Ну, однако однусь и все теб разскажу.

Гагинъ слъ задумавшись, что съ нимъ часто бывало, но теперь что-то очень, видно, занимало его мысль; онъ какъ остановилъ глаза на угл ковра, висвшаго со стола, такъ и не двигалъ ихъ. А ротъ его улыбался, и онъ покачивалъ головой.

– Знаешь, я тамъ встртилъ сестру Алабина, она замчательно мила, да, – но «замчательно» говорилъ онъ съ такимъ убжденіемъ эгоизма, что нельзя было не врить.

– Гагинъ, – послышался посл долгаго и громкаго плесканья голосъ изъ за занавса. – Какой я однако эгоистъ. Я и не спрошу. Пріхала Княгиня? Все хорошо?

– Пріхала, все благополучно.

– За что она меня не любитъ?

– За то, что ты не такой, какъ вс люди. Ей надо для тебя отводить особый ящикъ въ голов; а у нея вс давно заняты.

Нерадовъ высунулся изъ за занавса только затмъ, чтобы видть, съ какимъ выраженіемъ Гагинъ сказалъ это, и, оставшись доволенъ этимъ выраженьемъ, онъ опять ушелъ за занавсъ и скоро вышелъ одтый въ очень новый сертукъ и панталоны, въ которыхъ ему несовсмъ ловко было, такъ какъ онъ, всегда живя въ деревн, носилъ тамъ русскую рубашку и поддевку.

– Ну вотъ видишь ли, – сказалъ онъ, садясь противъ него. – Да чаю, – сказалъ онъ на вопросъ человка, что прикажутъ, – вотъ видишь ли, я вчера просидлъ весь вечеръ дома, и нашла тоска, изъ тоски сдлалась тревога, изъ тревоги цлый рядъ мыслей о себ. Дятельности прямой земской, такой, какой я хотлъ посвятить себя, въ Россіи еще не можетъ быть, а дятельность одна – разрабатывать Русскую мысль.

– Какже, а ты говорилъ, что только одна и возможна дятельность.

– Да мало ли что, но вотъ видишь, нужно самому учиться, docendo discimus,[130] и для этаго надо жить въ спокойной сред, чтобы не дло самое, а сперва пріемъ для дла, да я не могу разсказать: ну, дло въ томъ, что я нынче ду въ деревню и вернусь только съ готовой книгой. А знаешь, Каренина необыкновенно мила. Ты ее знаешь?

– Ну, а выставка? – спросилъ Гагинъ о телятахъ своей выкормки, которыхъ привелъ на выставку Нерадовъ и которыми былъ страстно занятъ.

– Это все вздоръ, телята мои хороши; но это не мое дло.

– Вотъ какъ! Одно только нехорошо – это что мы не увидимся нынче: мн надо обдать съ матушкой. А вотъ что, завтра позжай. Мы пообдаемъ вмст, и съ Богомъ.

– Нтъ, не могу, – задумчиво сказалъ Нерадовъ. Онъ, видно, думалъ о другомъ.[131]

– Да вдь нынче, – и Нерадовъ покраснлъ, вдругъ началъ говорить съ видимымъ желаніемъ, говорить какъ о самой простой вещи, – да вдь нынче мы общались Щербацкимъ пріхать на катокъ.

– Ты подешь?

Гагинъ задумался. Онъ не замтилъ ни краски, бросившейся въ лицо Нерадова, ни пристыженнаго выраженія его лица, когда онъ началъ говорить о Щербацкой, какъ онъ вообще не замчалъ тонкости выраженія.

– Нтъ, – сказалъ онъ, – я не думаю хать, мн надо оставаться съ матушкой. Да я и не общалъ.

– Не общалъ, но они ждутъ, что ты будешь, – сказалъ Нерадовъ, быстро вскочивъ. – Ну, прощай, можетъ быть, не увидимся больше. Смотри же, напиши мн, если будетъ большая перемна въ твоей жизни, – сказалъ онъ.

– Напишу. Да я поду на проздку посмотрть Грознаго и зайду. Какъ же, мы не увидимся?

– Да дла пропасть. Вотъ еще завтра надо къ Стаюнину.

– Такъ какже ты дешь? Стало быть, обдаемъ завтра.

– Ну да, обдаемъ, разумется, – сказалъ Нерадовъ также ршительно, какъ ршительно онъ минуту тому назадъ сказалъ, что нынче детъ. Онъ схватилъ баранью шапку и выбжалъ. Вслдъ за нимъ, акуратно сложивъ вещи, Гагинъ пошелъ къ матери.