Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– А ну, такъ хорошо, – сказалъ онъ и невольно, самъ не зная какъ, подчинился ея вліянію простоты, и они поговорили о новостяхъ, о денежныхъ длахъ.

Только одинъ разъ, когда онъ передалъ ей чашку и сказалъ: «еще пожалуйста», она вдругъ безъ причины покраснла такъ, что слезы выступили на глаза, и опустила лицо. Кити пришла, и вечеръ прошелъ обыкновенно.

Она проводила его на крыльцо и когда въ мсячномъ свт по безночному свту садился въ коляску, она сказала своимъ груднымъ голосомъ:

– Какъ жаль, что ты узжаешь, – и прибжала къ коляск и кинула ему пледъ на ноги. Но когда коляска отъхала, онъ зналъ, что она, оставшись у крыльца, страдала ужасно.

На другой день Михаилъ Михайловичъ получилъ письмо отъ Кити. Она писала: «Я молилась и просила просвщенія свыше. Я знаю, что мы обязаны сказать правду. Да, Татьяна неврна теб, и это я узнала противъ воли. Это знаетъ весь городъ. Что теб длать? Я не знаю. Знаю одно, что Христово ученіе будет руководить т[обой].

Твоя Кити».

Съ тхъ поръ Михаилъ Михайловичъ не видалъ жены и скоро ухалъ изъ Петербурга.[113]

VII. О беременности. Онъ глупъ, насмшливость.

VIII. Михаилъ Михайловичъ въ Москв. Леонидъ Дмитричъ затащилъ обдать.

Его жена. Разговоръ о неврности мужа. Дти похожи на отца.

IX. Въ вагон разговоръ съ нигилистомъ.

X. Роды, прощаетъ.

XI.[114]

Михаилъ Михайловичъ ходилъ по зал: «шшъ», говорилъ онъ на шумвшихъ слугъ. Иванъ Петровичъ легъ отдохнуть посл 3-хъ безсонныхъ ночей въ кабинет. Чувство успокоенія поддерживалось въ Михаил Михайлович только христiанской дятельностью. Онъ пошелъ въ министерство, и тамъ, вн дома, ему было мучительно. Никто не могъ понимать его тайны. Хуже того – ее понимали, но навыворотъ. Онъ мучался вн дома, только дома онъ былъ покоенъ. Сужденія слугъ онъ презиралъ. Но не такъ думали Иванъ Балашевъ и Татьяна.

– Чтоже, это вчно будетъ такъ? – говорилъ Балашевъ. – Я не могу переносить его.

– Отчего? Его это радуетъ? Впрочемъ длай какъ хочешь.

– Длай, разумется, нуженъ разводъ.

– Но какъ же мн сказать ему? Я скажу: «Мишель, ты такъ не можешь жить!» Онъ поблднлъ. «Ты простишь, будь великодушенъ, дай разводъ». – «Да, да, но какъ?» – «Я пришлю теб адвоката». – «Ахъ да, хорошо».

Подробности процедуры для развода, униженіе ихъ – ужаснуло его. Но христіанское чувство – это была та щека, которую надо подставить. Онъ подставилъ ее. Черезъ годъ Михаилъ Михайловичъ жилъ по старому, работая тоже; но значеніе его уничтожилось.

XII.

Хотли мусировать доброту христіанства его, но это не вышло: здравый смыслъ общества судилъ иначе, онъ былъ посмшищемъ. Онъ зналъ это, но не это мучало его. Его мучала необходимость сближенія съ прежней женой. Онъ не могъ забыть ее ни на минуту, онъ чувствовалъ себя привязаннымъ къ ней, какъ преступникъ къ столбу. Да и сближенія невольно вытекали черезъ дтей. Она смялась надъ нимъ, но смхъ этотъ не смшонъ былъ. Балашевъ вышелъ въ отставку и не зналъ, что съ собой длать. Онъ былъ заграницей, жилъ въ Москв, въ Петербург, только не жилъ въ деревн, гд только ему можно и должно было жить. Ихъ обоихъ свтъ притягивалъ какъ ночныхъ бабочекъ. Они искали – умно, тонко, осторожно – признанія себя такими же, какъ другія. Но именно отъ тхъ то, отъ кого имъ нужно было это признаніе, они не находили его. То, что свободно мыслящіе люди дурнаго тона здили къ нимъ и принимали ихъ, не только не радовало ихъ, но огорчало. Эти одинокіе знакомые очевидне всего доказывали, что никто не хочетъ знать ихъ, что они должны удовлетворять себ одни. Пускай эти люди, которые принимали ихъ, считали себя лучше той такъ называемой пошлой свтской среды, но имъ не нужно было одобренія этихъ добродтельныхъ свободомыслящихъ людей, а нужно было одобреніе такъ называемаго пошлаго свта, куда ихъ не принимали. Балашевъ бывалъ въ клуб – игралъ. Ему говорили:

– А, Балашевъ, здорово, какъ поживаешь? Подемъ туда, сюда. Иди въ половину.

Но никто слова не говорилъ о его жен. Съ нимъ обращались какъ съ холостымъ. Дамы еще хуже. Его принимали очень мило; но жены его не было для нихъ, и онъ самъ былъ человкъ слишкомъ хорошаго тона, чтобы попытаться заговорить о жен и получить тонкое оскорбленіе, за которое нельзя и отвтить. Онъ не могъ не здить въ клубы, въ свтъ, и жена ревновала, мучалась, хотла хать въ театръ, въ концертъ и мучалась еще больше. Она была умна и ловка и, чтобъ спасти себя отъ одиночества, придумывала и пытала разные выходы. Она пробовала блистать красотой и нарядомъ и привлекать молодыхъ людей, блестящихъ мущинъ, но это становилось похоже, она поняла на что, когда взглянула на его лице посл гулянья, на которомъ она въ коляск съ веромъ стояла недалеко отъ Гр. Кур., окруженная толпой. Она пробовала другой самый обычный выходъ – построить себ высоту, съ которой бы презирать тхъ, которые ее презирали; но способъ постройки этой контръ батареи всегда одинъ и тотъ же. И какъ только она задумала это, какъ около нее уже стали собираться дурно воспитанные[115] писатели, музыканты, живописцы, которые не умли благодарить за чай, когда она имъ подавала его.