Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Это было не предположеніе, но она ясно видла это въ томъ пронзительномъ, безъ ршетки, свт, который открывалъ ей все. Она знала это врно, и это не огорчило ее. Она продолжала думать. «Онъ любитъ такъ, что если бы Алексй Александровичъ любилъ меня въ половину также, то я никогда бы не измнила ему, но тотъ не могъ, не умлъ любить; онъ выучился отъ другихъ, по своему высокому образованію, какъ любить женщинъ. Главное же то, что я не люблю его. A мн мало любви Вронскаго, такой, какая она теперь, потому что я люблю его. Моя любовь все длается страстне и себялюбиве, а его все гаснетъ и гаснетъ, и вотъ отчего мы расходимся. И помочь этому нельзя. У меня все въ немъ одномъ, и я требую, чтобы онъ весь больше и больше отдавался мн. Мы именно шли на встрчу до связи, а потомъ неудержимо расходились больше и больше. Измнить этаго нельзя. Онъ говоритъ мн, что я безсмысленно ревнива, и я говорила себ, что я безсмысленно ревнива. Но это неправда; я чувствую врне, чмъ думаю; я вижу, что мы погибаемъ, и хватаюсь за него. Если бъ онъ могъ быть семьяниномъ; если бы я могла быть чмъ нибудь кром любовницы, страстно любящей одн его ласки, но я не могу и не хочу быть ничмъ другимъ. И я возбуждаю въ немъ отвращеніе, а онъ во мн злобу и бшенство ревности, и это не можетъ быть иначе. Но… – она открыла ротъ и перемстилась въ коляск отъ волненія, возбужденнаго въ ней пришедшей ей вдругъ мыслью. Отчего же нтъ? Если съ нимъ жизнь не возможна, отчегожъ мн не вернуться къ Алексю Александровичу? Счастья. Не то что счастье, но жизнь будетъ несчастная, жалкая, но безъ злобы, безъ этаго яда, который душитъ меня, – сказала она себ. – Я вхожу въ Петербургскій домъ на Мойк, Алексй Александровичъ встрчаетъ меня, – видла она въ воображеніи уже сцену своего возвращенія. – И онъ, съ увреностью, что онъ деликатенъ, что онъ скрылъ весь стыдъ моего униженія принимаетъ и невольно (жалкій человкъ) оскорбляетъ меня каждымъ словомъ, каждымъ движеніемъ. Но я пропала все равно. Отчего жъ мн не перенести униженья? Я заслужила ихъ. Я перенесу. Это пройдетъ. Но вотъ онъ приходитъ въ халат, съ своей улыбкой, игнорирующій все прошедшее, на т минуты, когда я нужна ему, хрустятъ его пальцы, добротой свтится искуственный взглядъ голубыхъ глазъ. Нтъ, это невозможно».

Коляска остановилась у подъзда Степана Аркадьича. Лакей позвонилъ, и Анна рада была, узнавъ, что Дарьи Александровны давно нтъ въ город, а Степанъ Аркадьичъ выхали. Нтъ, даже и Долли не могла помочь. И ей надо самой длать свою постель и спать на ней.

Въ тотъ короткій промежутокъ, который она простояла у подъзда, она обдумала всю Долли, со всми подробностями ея характера, и перебрала вс воспоминанія съ нею. «Она любитъ теперь немного свое положеніе. То, что ей нужно, у ней есть – дти. A положеніе заброшенной, несчастной жены, трудящейся для семьи, есть ореолъ, который она не промняетъ даже за то, чтобы не быть несчастной, заброшенной женой. И она и любила меня и завидовала мн, когда была въ Воздвиженскомъ, и радовалась случаю показать мн свою благодарность и прочность дружбы. А какая дружба, когда 5 дтей и свои интересы! Вс мы заброшены на этотъ свтъ зачмъ то, каждый для себя, съ своими страданіями и запутанностью душевной и съ смертью, и вс мы притворяемся, что мы любимъ, вримъ».

– Куда? – переспросила она вопросъ лакея. – Да домой.

Анн теперь ничего и никого не нужно было. Ей хотлось только, чтобы ее не развлекали, пока не потухъ этотъ пронзительный свтъ, освщавшій и объяснявшій ей все, что было такъ запутано прежде. «Потухнетъ, и опять останусь въ темнот. – Она опять подняла главную уроненную нить мысли. – Но возвратиться къ Алексю Александровичу невозможно; не отъ униженія, а оттого, что посл Вронскаго. Я физически ненавижу его. Такъ что же? – И воображенію ей представилась ея первая жизнь въ Воздвиженскомъ и свиданія въ Петербург. – Вдь это было».

На этихъ мысляхъ ее застала остановка у крыльца своего дома. Она вышла. Но какъ только она вошла въ комнату и прекратилось движеніе экипажа, свтъ потухъ, она не могла ужъ ясно видть всего. Она чувствовала, что не справедливо то, что она думала теперь, но она всетаки думала.

«Да, вдь это было, – думала она о прошедшемъ съ Вронскимъ. – Отчего этому не быть опять? Вдь Алексй Александровичъ пишетъ, что онъ дастъ разводъ. Послднее, что мучало Вронскаго, уничтожается. Мы женаты, наши дти – Вронскіе. Мы живемъ въ деревн. Мои оранжереи и акваріумы. Вечеромъ его глаза, его руки… Нтъ, нтъ все это безуміе ревности… Я должна опомниться. Я должна примириться. Онъ будетъ счастливъ, узнавъ про это письмо. Мать его желала этаго. И она хорошая женщина. Я ей скажу, я ему скажу».

Свтъ, проницающій все, потухъ. Она не видла, не понимала ничего и не думала, а чувствовала только его, того, котораго она любила.[1774] И опять вмст съ этимъ чувствомъ, поднималось въ ней навожденіе ревности и злобы, и опять захватывало дыханье, и въ голов толпились не разобранныя, неясныя мысли.