Не только въ людяхъ, но даже животныхъ мы такъ понимаемъ жизнь. Въ себ мы признаемъ жизнь только до тхъ поръ, пока въ насъ есть возможность управлять своимъ животнымъ: какъ только мы въ бреду или спимъ, мы не сознаемъ себя живыми, и нтъ для насъ никакой жизни и вн насъ. Точно также жизнь въ другихъ людяхъ мы признали только до тхъ поръ, пока признаемъ за ними возможность подчиненія животнаго разумному сознанію.
Если лишенный дйствія всхъ своихъ членовъ человкъ въ состояніи подчинить свое животное своему разуму, мы признаемъ человка вполн живымъ и относимся къ нему какъ къ живому; но если человкъ находится въ простомъ или гюпнотическомъ сн, въ бреду, въ агоніи, въ бшенств и длаетъ самыя сильныя и быстрыя движенія, мы не относимся къ нему, какъ къ живому. Признаемъ живымъ только потому, что предполагаемъ невозможность того подчиненія, которое въ себ сознали признакомъ нашей жизни.
«Въ животномъ, а не въ разумномъ сознаніи, отвчаютъ люди нашего времени. То въ чемъ одномъ мы въ себ знаемъ жизнь, то, въ чемъ мы въ другихъ знаемъ жизнь, тотъ единственный признакъ, по которому мы признаемъ жизнь не въ себ и въ другихъ, то, что властвуетъ надъ животною личностью, все это иллюзія, a дйствительно есть то, чего мы не могли бы знать, если бы у насъ не было этой иллюзіи. – Того мы не видимъ, а это видимъ», говорятъ они. Вдь это все равно, что если бы человкъ признавалъ иллюзіей самаго себя, а только тнъ, которую онъ можетъ видть, признавалъ бы действительно существующей.
Онъ бы не говорилъ, что на тни повторяются т движенія, которыя я длаю, а говорилъ бы, что я повторяю т движенія, которыя длаетъ тнь и то сознаніе длаемыхъ ими движеній называлъ бы иллюзіей.
Заблужденіе это удивительно, тмъ боле, что оно касается самаго важнаго для человка предмета, его жизни; но оно и происходитъ только отъ того, что оно касается этаго самаго важнаго предмета. Заблужденіе это въ той же своей сложной, квази-научной форм, въ которой оно представляется намъ, вдь есть ничто иное, какъ послдній, отчаянный и безумный крикъ животной личности, побораемой выросшимъ въ немъ разумнымъ сознаніемъ. Это муки родовъ и безумное сопротивленіе тому, что должно совершиться. Разсужденіе это безумно, но оно не можетъ быть инымъ, потому что это есть только крики отчаянія погибающей въ борьб животной личности.
Но мало этаго: человкъ убиваетъ себя. Люди, непризнающіе жизнь разумнаго сознанія, а въ животной личности, какъ нчто вполне понятное, говорятъ: человкъ убилъ себя. Если бы они дйствительно признавали разумное сознаніе человка иллюзіей, они бы никогда не решились сказать такія безсмысленныя, по ихъ взгляду на человека слова. Сказать, человкъ, животная личность убилъ себя, все равно, что сказать: стаканъ самъ разбилъ себя. Животное не можетъ убить себя, какъ стаканъ не можетъ себя разбить. Т животныя, которыя убиваютъ себя въ борьбе съ другими, только погибаютъ въ борьб, при чемъ смерть происходить безсознательно, отъ неправильнаго дйствія ихъ органа, противъ самихъ себя. И убиваютъ себя не они сами, a т очевидныя, матеріальныя условія, въ которыя они поставлены.
Но человкъ безъ всякой борьбы съ вншнимъ міромъ, безъ всякихъ видимыхъ матеріальныхъ причинъ убиваетъ себя только вслдствіи внутренней, известной каждому человку неудовлетворенности разумнаго я. Я – животное, хочетъ жить, но разумное я не удовлетворено, и разумное я велитъ животному я, полному жизни и требованій личности, убить самаго себя. И животное я покоряется и со страхомъ, и съ ужасомъ беретъ ножъ, пистолетъ, петлю, и длаетъ то, что прямо противоречить его закону жизни животной личности – убиваетъ себя.
Самоубійство и сознаніе возможности самоубійства самымъ грубымъ, но очевиднымъ образомъ, исключающимъ всякое сомннiе, показываетъ человку, въ какомъ изъ двухъ
Животное