Полное собрание сочинений. Том 27.

Одно изъ самыхъ странныхъ, вмст самыхъ значительныхъ явленій человческой жизни, явленій, отъ которыхъ зависитъ большая доля того зла, отъ котораго страдаетъ человчество, состоитъ въ, назову это, въ перекувырканіи человческой природы. Перекувырканіе это состоитъ въ томъ, что человкъ вмсто того, чтобы руководиться въ своей практической дятельности, въ своихъ поступкахъ, дятельностью ^[223]своей духовной природы, человкъ, не обдумавъ прежде, отдается весь извстной практической дятельности и, потративъ часть своей жизни, духовную дятельность свою устремляетъ на оправданіе этой практической дятельности, и обсудивъ ихъ подъ вліяніемъ воспитанія, примръ жизненнаго гипнотизма совершаетъ извстныя поступки. Человкъ усиліями воспитанія натолкнутъ на книжную, учебную деятельность. Не успвъ одуматься и потративъ лучшіе года жизни на заучиваніе того, что въ книгахъ, онъ близорукимъ, безмускульнымъ, съ разбитыми нервами, убогимъ человкомъ очунается въ 30 лтъ и задаетъ себ вопросъ о томъ, какое высшее призваніе человка и какая цна той дятельности, въ жертву которой онъ уже принесъ себя. Изъ 1000 такихъ людей едва ли у одного изъ такихъ людей достанетъ искренности оцнить свое положеніе, остальные же признаютъ то, во имя чего они принесли себя въ жертву, безспорно заслуживающимъ этихъ жертвъ, и вся духовная деятельность ихъ направляется на доказательство того, что они, не выбирая, выбрали то самое, что было нужно. Это явленіе повторяется во всхъ проявленіяхъ жизни человческой. Мальчикъ воспитывается въ понятіяхъ о томъ, что высшая доблесть — военная, не успетъ онъ очнуться, опомниться, какъ онъ уже въ красивомъ мундир, въ эполетахъ; миліонъ солдатъ, вс, встрчаясь съ нимъ, вытягиваются и вс должны покоряться ему, женщины заглядываются на его мундиръ, сабля гремитъ по тротуару. Но къ этому еще можно отнестись критически. Но вотъ выдаютъ раціоны золотомъ, комплектуются батальоны, и полки съ музыкой идутъ въ походъ, съ готовностью ранъ и смерти. Идутъ въ походъ, начинается война, и мальчику отрываютъ об ноги. Фельдмаршалъ навшиваетъ крестъ, вс восхваляютъ героя, и выдаютъ пенсію. И вотъ герой задаетъ себ вопросъ: хорошо ли быть героемъ? Отвтъ несомнненъ, тмъ боле, если война еще кончается такъ, какъ кончилась война 12 и 15 годовъ, или война Нмцевъ съ Французами. Міръ усмиренъ, всему этому обязанъ онъ намъ. Отечество усилено и прославлено, и всему этому обязаны намъ. Даже и если ноги не оторваны или хоть одна или глазъ выбитъ, и человкъ повязанъ чернымъ платкомъ. Если даже и ничего не попорчено въ человк, но знакъ отличія на груди или сабл, то всетаки не можетъ быть сомннiя въ пользе, разумности всей прошедшей дятельности, и изъ 10 000 едва ли не вс будутъ направлять всю свою духовную дятельность не на то, чтобы опредлить свои будущіе поступки, а на то, чтобы оправдать прошедшіе. Такъ это было всегда, такъ это было въ Севастопольскую войну, но съ нкоторой особенностью производили именно то сложное трогательное и очень поучительное душевное состояніе, которое испытывалъ авторъ воспоминаній и которое испытывалъ и я, когда читалъ книгу. Мальчикъ ^[224]прямо изъ ^[225]военно-учебнаго заведенія, гд все внушало ему, что настоящее, истинное дло есть одно военное — остальное все случайности — мальчикъ выходитъ и попадаетъ въ Севастополь. Происходитъ это при Никола Павлович, когда дйствительно совстно было быть штатскимъ и ни у какого смльчака не поднималась рука нетолько на Генерала, но на офицера, когда военное сословіе было нчто священное. Мальчикъ, настроенный на то, что высшая доблесть есть доблесть военная, попадаетъ въ Севастопольскую бойню. Подвигъ съ его стороны совершается — онъ отдаетъ свою жизнь, ставится въ условіе, гд больше шансовъ быть убитымъ, чмъ остаться живымъ, и чувствуетъ, что онъ сдлалъ то, чт'o должно было съ этой стороны. И у него посл возвращенія его оттуда начинаетъ дйствовать его духовная сторона — мысль, соображая и то, чт'o онъ сдлалъ, и во имя чего онъ сдлалъ. И вотъ тутъ является именно въ Севастопольскую войну цлый рядъ обстоятельствъ, которыя мшаютъ убдительности доказательствъ о томъ, что то, чт'o было длано имъ, этимъ офицеромъ, и было то самое лучшее, чт'o онъ и долженъ былъ длать. Длаетъ возможнымъ сомнніе, во 1-хъ, то, что не искалченъ человкъ, не испорченъ безнадежно, ему только 20 лтъ, и потому не дано вполн такихъ залоговъ, при которыхъ нтъ возврата и надо уже какъ никакъ оправдывать заплаченную цну. Во 2-хъ, особенное свойство самой войны севастопольской — подвиговъ дятельныхъ никакихъ не было, да и быть не могло. Никого нельзя было спасать, защищать, никого даже нельзя было наказывать, никого удивлять нельзя было. Вс подвиги сводились къ тому, чтобы быть пушечнымъ мясомъ, и если длать что, то длать дурное, т. е. стараться длать видъ, что не замчаешь страданій другихъ, не помогать имъ, вырабатывать въ себ холодность къ чужимъ страданіямъ. И если что и длать, то или посылать людей на смерть, или вызывать ихъ на опасность. Въ 3-хъ, единственный мотивъ всей войны, всей гибели сотенъ тысячъ былъ Севастополь съ флотомъ. И этотъ Севастополь былъ отданъ, и флотъ потопленъ, и потому простое неизбжное разсужденіе: зачмъ же было губить столько жизней? невольно приходило въ голову. Въ 4-хъ, въ это самое время умеръ Николай, и т глухо ходившіе толки о неустройств не только войска, но и всего въ Россіи, о ложномъ величіи этаго царствованія, разоблаченномъ Севастополемъ, посл смерти Николая стали всеобщимъ говоромъ, и разсужденіе о томъ, что если не было силъ, то не надо было и начинать войны, невольно напрашивалось каждому. —