Полное собрание сочинений. Том 3. Рассказы, очерки (1896-1897)

Критики, стоявшие на позициях демократизма, увидели в Коновалове не бродягу-золоторотца, а страстного искателя правды и справедливости. В. Е. Чешихин-Ветринский нашел в нем нечто родственное тургеневским «лишним людям», заметив, что Коновалов это «„лишний человек“ в гибнущей массе золоторотцев» («Образование», 1897, № 7–8, стр. 320). Этот же критик считал Коновалова синтетическим характером: «…добрая доля Коноваловых, одного из которых показал нам автор, найдется и в деревне» (там же, стр. 321). А. И. Богданович называл героев Горького «беспокойными душами», находя, что они родственны мятущейся душе самого автора. Рассматривая галерею горьковских образов, он писал: «Ни Гвоздев, ни Коновалов, ни Орлов не могут удовлетвориться теоретическим ответом, „точка зрения“, веская и значительная для человека идеи, не имеет смысла в глазах их, людей жизни. Это и делает их искание таким страстным, беспокойным, жутким, а самое положение трагическим. Жизнь не дает ответа на эти запросы, а выносить эту жизнь они не могут. И они уходят в босую команду, унося туда свое озлобление и жгучую боль неудовлетворенных желаний и неразрешимых дум» («Мир божий», 1898, № 7, отд. II, стр. 8).

С Богдановичем солидаризировались А. О. Недолин (Благоразумов) и Поссе. «Коновалов пьет не для того, чтобы получить какое-либо удовольствие от этого состояния опьянения, а лишь для того, чтобы оглушить себя, придавить те думы, что терзают его и кипят, и не находят исхода» (Ал. О.н. Психология босячества. По сочинениям М. Горького. Одесса, 1900, стр. 22). В статье «Певец протестующей тоски» Поссе писал: «Коноваловы гибнут, не совершив ничего, но их тоска имеет свое значение — в ней первый проблеск протеста против царства мертвящей скуки, прикрытой или не прикрытой гоголевским весельем» («Образование», 1898, № 11, стр. 53).

Мнение Поссе разделял В. Ф. Боцяновский: «Герои г. Горького хотя и считают себя „лишними людьми“, — писал он, — однако никогда не смиряются. Беспокойство духа, присущее всем им, не позволяет мириться с пошлой обстановкой или принимать в ней участие без всякого протеста. В то же время сильная вера в себя, в свои силы мешает им взвалить всю вину за свои мучения на окружающее их общество, на пресловутую „среду“» («Вестник всемирной истории», 1900, № 7, стр. 172).

Многие критики считали образ Коновалова подлинно национальным, выражающим характерные черты русского простолюдина. Эту точку зрения наиболее красноречиво выразил Е. А. Соловьев-Андреевич. В статье «Вольница» он заметил, что под пером Горького «пьяница Коновалов преображается в какого-то героя шекспировской драмы, рассуждающего с своими придворными <…> о смысле жизни и назначении человека» («Жизнь», 1900, № 4, стр. 317). Поясняя свою мысль, критик писал, что образы босяков у Горького символичны: в них «мы еще раз можем проследить брожение человеческого духа, его мятежное восстание против условностей и искусственности человеческого существования, его обессиленный неверием порыв к той жизни, которая давала бы ему полноту удовлетворения, его борьбу с мещанскою пошлостью, несмотря на все соблазны, искусно выставляемые ею на пути искания смысла бытия» («Жизнь», 1900, № 8, стр. 228). Соловьев-Андреевич заключал: «Босяк — не выход, не идеал и, в сущности говоря, ровно ничего привлекательного в нем нет. И если Горький так приподнимает его, то лишь потому, что видит в нем мятежный и непримиримый дух человека» (там же, стр. 246).

Споры о рассказе «Коновалов» с новой силой разгорелись в 1903 г., после первой постановки пьесы «На дне».

Михайловский сказал журналистам: «У Луки масса сходных черт с Коноваловым. Помните идею: нужен обман, нужно отворачиваться от отрицательных сторон нашего общественного быта, необходимо верить в жизнь и жить этой верой. Это проведено Горьким в Коновалове и повторяется им в Луке» («Волгарь», 1903, № 103, 18 апреля).

Соловьев-Андреевич, вновь обратившись к образу Коновалова, писал: «Ехать в Казань и искать Коноваловых, ехать в Астрахань, чтобы повидать Мальву и Серегу, в Одессу, чтобы поговорить с Челкашом, смешно. Таких босяков мы никогда не найдем, но не в этом и дело. Дело в основном мотиве, в стихийной жажде освобождения целого нового сословия и порыва к нему. Эту жажду и этот порыв Горький воплотил в своих босяках <…> их сила в пробуждении нового класса, его еще неясных грезах, смутных надеждах, не определившихся новых нравственных ценностях, которые он несет в себе и с собой» (Е. А.ч. Опыт философии русской литературы. СПб., 1905, стр. 518–519).

В. В. Стасов назвал «Коновалова» в числе лучших творений Горького. Касаясь «философских» раздумий Коновалова и других героев Горького, он воскликнул: «…разве всё это не вечно живая, трепещущая, бьющаяся мысль о всем нынешнем, существующем, являющаяся в формах великого, страстного, поэтического таланта? Это ли еще не вечная мечта о счастье и несравненной великой будущности человечества?» («Новости и биржевая газета», 1904, № 272, 2 октября).