И как иной раз мы топим в слезах наше счастье. Великая слава, которую он стяжал здесь своей доблестью, на его родине сменится таким же позором.
Ткань человеческой жизни сплетена из двух родов пряжи — хорошей и дурной. Наши добродетели преисполнили бы нас гордыней, если бы их не бичевали наши грехи; а наши пороки ввергли бы нас в отчаяние, если бы их не искупали наши достоинства.
Ну что? Где твой господин?
Он повстречался на улице с герцогом, который отпустил его с почетом. Завтра утром его сиятельство уезжает ко Францию. Герцог обещал дать ему рекомендательное письмо к королю.
Такое письмо ему крайне необходимо; и если похвалы будут даже преувеличены, то тем лучше.
Король испытал такую горечь, что ее никакими похвалами не подсластишь. А вот и граф.
Ну как, ваша светлость? Ведь уже далеко за полночь.
Я успел сегодня сделать добрых полтора десятка дел, на каждое из которых был бы нужен месяц. Редкая удача! Я простился с герцогом, раскланялся с его приближенными, овдовел, оплакал покойную жену, написал матери о своем возвращении, подобрал себе спутников. А между этими важными делами завершил еще несколько других, более приятных. Последнее из них было важнейшим, но с ним я еще не совсем покончил.
Если это дело не из легких, а уезжаете вы утром, то вашей светлости нужно поторопиться.
Я не покончил с этим делом в том смысле, что мне, боюсь, еще придется впоследствии о нем услышать... Ну, а как же наш веселый диалог между шутом и солдатом? Пусть приведут сюда этот поддельный образчик всех совершенств. Он ввел меня в обман, как двусмысленный оракул.
Ведите его сюда.
Он всю ночь просидел в колодках, несчастный герой.
И поделом: колодки к его ногам подходят лучше, чем шпоры, которые он так долго носил незаслуженно. Как он себя держит?
Я уже сказал вашей светлости: он себя — никак, а вот колодки его держат. Но если уж говорить всю правду, то он ревет, как девка, пролившая молоко. Он исповедовался Моргану, которого принял за монаха, во всем, что с ним случилось с младенчества до того злополучного дня, когда он угодил в колодки. Как вы думаете, что он рассказал на исповеди?
Надеюсь, не про меня что-нибудь?
Его исповедь записана и будет прочитана в его присутствии. И если о вашей светлости там упоминается, в чем я не сомневаюсь, то вам придется выслушать терпеливо все до конца.
Чтоб ему провалиться! Как, с завязанными глазами! Но обо мне он ничего не посмеет сказать. Тсс... тсс...
Начинается игра в жмурки. — Порто тартаросса.
Приказано принести орудия пытки. Что ты скажешь, пока тебя не начали пытать?
Я все скажу, что мне известно, вам не придется меня принуждать. Если вы даже сотрете меня в порошок, я не смогу ничего добавить.
Боско чимурчо.
Боблибиндо чикурмурко.
Вы милостивы, генерал.
Я буду отвечать чистую правду, клянусь своей надеждой остаться в живых.
«Во-первых, спросить у него, какова численность конницы у флорентийского герцога?» Что ты на это скажешь?
Пять-шесть тысяч. И то народ вовсе негодный. Солдаты одна дрянь, да и командиры — людишки самые никудышные, клянусь моей доброй славой и честью. Если лгу, пусть не быть мне живым.
Так, значит, и записать?
Пишите. Если надо, я могу присягнуть на чем угодно.
Ему все нипочем! Какой закоренелый мерзавец!
Что вы, ваша светлость! Это же ваш Пароль, отважнейший воин. По его собственным словам, в одной пряжке его перевязи вся стратегия войны, и вся тактика — в ножнах его кинжала.
Нет уж, больше я не стану доверять человеку только потому, что он умеет начищать до блеска свой меч, и не буду считать его совершенством только за то, что он щеголяет нарядами.
Так, записано.
Я сказал: «пять-шесть тысяч всадников». Но я хочу говорить чистейшую правду. Поэтому припишите: «или около того». Я буду говорить правду.
Тут он, действительно, весьма близок к истине.
Но я за это не собираюсь его благодарить: не в таких случаях надо говорить правду.
Не забудьте записать: «людишки никудышные, дрянцо».
Ладно, записал.
Покорнейше вас благодарю. Начистоту так уж начистоту: на редкость никудышные.
«Спросить его о численности пехоты». Что ты ответишь на это?