Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Схоластика была не что иное, какъ стремленіе къ наукообразному богословію. Ибо богословіе было тогда и высшею цлью и главнымъ источникомъ всякаго знанія. Задача схоластики состояла въ томъ, чтобы не только связать понятія богословскія въ разумную систему, но и подложить подъ нихъ разсудочно-метафизическое основаніе. Главными орудіями для того были творенія Блаженнаго Августина и логическія сочиненія Аристотеля. Высшее университетское развитіе заключалось въ діалектическихъ словопреніяхъ о предметахъ вры. Знаменитйшіе богословы старались выводить ея догматы изъ своихъ логическихъ умозаключеній. Начиная отъ Шотландца Еригена до XVI вка, можетъ быть, не было ни одного изъ нихъ, который бы не пытался свое убжденіе о бытіи Божіемъ поставить на остріе какого нибудь искусно выточеннаго силлогизма. Ихъ громадные труды были наполнены отвлеченныхъ тонкостей, логически сплетенныхъ изъ голо-разсудочныхъ понятій. Самыя несущественныя стороны мышленія были для нихъ предметомъ науки, причиною партій, цлью жизни.

Не отвлеченные споры номиналистовъ и реалистовъ, не странныя пренія о Евхаристіи, о благодати, о рожденіи Пресвятой Двы и тому подобныхъ предметахъ, могутъ дать настоящее понятіе о дух схоластики и о состояніи умовъ того времени; но всего ясне выражаетъ ихъ т`o именно, чт`o въ этихъ спорахъ составляло главный предметъ вниманія и занимало мышленіе ученйшихъ философовъ: —т. е., составленіе произвольныхъ вопросовъ о несбыточныхъ предположеніяхъ, и разборъ всхъ возможныхъ доводовъ въ пользу и противъ нихъ.

Такая безконечная, утомительная игра понятій въ продолженіе семи сотъ лтъ, этотъ безполезный, передъ умственнымъ зрніемъ безпрестанно вертящійся калейдоскопъ отвлеченныхъ категорій, должны были неминуемо произвести общую слпоту къ тмъ живымъ убжденіямъ, которыя лежатъ выше сферы разсудка и логики; къ убжденіямъ, до которыхъ человкъ доходитъ не путемъ силлогизмовъ, но, напротивъ, стараясь основать ихъ на силлогистическомъ вывод, только искажаетъ ихъ правду, когда не уничтожаетъ ее совершенно.

Живое, цльное пониманіе внутренней, духовной жизни и живое, непредупрежденное созерцаніе вншней природы равно изгонялись изъ оцпленнаго круга Западнаго мышленія, первое подъ именемъ „мистики”, — по натур своей ненавистной для схоластической разсудочности (сюда относилась и та сторона ученія Православной Церкви, которая не согласовалась съ Западными системами); — второе преслдовалось прямо подъ именемъ „безбожія” (сюда относились т открытія въ наукахъ, которыя разнорчили съ современнымъ понятіемъ богослововъ). Ибо схоластика сковала свою вру съ своимъ тснымъ разумніемъ науки въ одну неразрывную судьбу.

Потому, когда со взятіемъ Константинополя, свжій, неиспорченный воздухъ Греческой мысли повялъ съ Востока на Западъ, и мыслящій человкъ на Запад вздохнулъ легче и свободне, то все зданіе схоластики мгновенно разрушилось. Однакоже, слды схоластической односторонности остались на умахъ, ею воспитанныхъ. Предметъ мышленія сталъ другой, и направленіе иное; но тотъ же перевсъ разсудочности и та же слпота къ живымъ истинамъ сохранились почти по прежнему.

Поучительный примръ тому представляетъ самъ знаменитый родоначальникъ новйшей философіи. Онъ думалъ, что ршительно сбросилъ съ себя узы схоластики; однако, не чувствуя того самъ, до того еще оставался запутанъ ими, что, не смотря на все свое геніальное разумніе формальныхъ законовъ разума, былъ такъ странно слпъ къ живымъ истинамъ, что свое внутреннее, непосредственное сознаніе о собственномъ своемъ бытіи почиталъ еще неубдительнымъ, покуда не вывелъ его изъ отвлеченнаго силлогистическаго умозаключенія! И этотъ примръ тмъ замчательне, что не былъ личною особенностію философа, но выразилъ общее направленіе умовъ. Ибо логическій выводъ Декарта не остался его исключительною собственностію, но былъ принятъ съ восторгомъ и сдлался основаніемъ мышленія для большей части новйшихъ философовъ, почти до половины XVIII вка. — Можетъ быть, еще и теперь есть глубокомысленные люди, которые утверждаютъ на немъ несомннность своего бытія и успокоиваютъ такимъ образомъ свою образованную потребность твердыхъ убжденій. По крайней мр, пишущій эти строки еще живо помнитъ ту эпоху въ собственной своей жизни, когда подобный процессъ искусственнаго мышленія сладостно утолялъ для него жажду умственнаго успокоенія.

Я не говорю уже о той особенности Декарта, что, увлеченный строгою необходимостью своихъ умозаключеній, онъ добродушно могъ убдиться въ томъ, что вс животныя, выключая человка, суть только наружныя машины, искусно построенныя Создателемъ, и, не имя сознанія, не чувствуютъ ни боли, ни удовольствія.