„Любезный другъ Погодинъ, къ намъ, въ деревню, доходятъ новости поздно, однакожъ отъ этого он мало теряютъ своей живости. Въ послднемъ № Московскихъ Вдомостей я прочелъ рчь, которую ты говорилъ Хрулеву, и прочелъ съ такимъ удовольствіемъ, какого давно не испытывалъ отъ печатнаго. Теб Богъ вложилъ огонь въ слово. Видно ты въ самомъ дл скиплся душою съ жизнію нашего отечества, что при каждомъ явленіи этой жизни, при страданіи ея, при радости, у тебя вырывается изъ сердца настоящій звукъ. Твои голоса, т. е. не печатанные, — возбуждаютъ почти общее сочувствіе. Разумется не вс, но большая часть. Въ рчи Хрулеву меня особенно поразила и обрадовала мысль о томъ, что Европа не догадывается, сколько добра извлечетъ Россія изъ того зла, которое она думаетъ ей нанесть. Я думалъ, что я одинъ утшаю себя этою мыслію, и хотлъ бы обнять тебя, видя, что ты говоришь, что я думаю. Твоя увренность укрпляетъ мою. Да, любезный другъ, эти страданья очистительныя; эта болзнь къ здоровью. Мы бы загнили и задохлись безъ этого потрясенія до самыхъ костей. Россія мучается, но это муки рожденія. Тотъ не знаетъ Россіи и не думаетъ о ней въ глубин сердца, кто не видитъ и не чувствуетъ, что изъ нея рождается что-то великое, не бывалое въ мір. — Общественный духъ начинаетъ пробуждаться. Ложь и неправда, главныя наши язвы, начинаютъ обнаруживаться. Ужасно, невыразимо тяжело это время; но какою цною нельзя купить того блаженства, чтобы Русскій православный духъ, — духъ истинной Христіанской вры, — воплотился въ Русскую общественную и семейную жизнь! А возможность этого потому только невроятна, что слишкомъ прекрасна.
„Впрочемъ, въ стремленіи къ Русскому народному духу, есть возможность недоразумнія, которое, къ сожалнію, часто встрчается, и многое путаетъ.
„Подъ Русскимъ духомъ разумютъ не одушевленіе общечеловческаго ума духомъ православнаго, истиннаго христіанства, — но только отрицаніе ума западнаго. Подъ
Очень бы ты обязалъ меня, если бы нашелъ минуту подлиться тми мыслями, которыя теперь тебя занимаютъ. Не написалъ ли ты чего новаго посл моего отъзда изъ Москвы? Если бы прислалъ мн прочесть, то тетрадь твоя возвратилась бы скоро; а благодарность моя осталась бы невозвратною.—
Твой И. Киревскій.
Въ 1856-мъ году, посл великой грозы на Руси, повяло новой жизнью; Русской умъ почувствовалъ просторъ и уста заговорили гласно. Въ Москв основался новый журналъ: „
Въ конц великаго поста, Киревскій похалъ въ Петербургъ, чтобъ видть экзаменъ сына, кончившаго курсъ въ Лице. Онъ пробылъ въ Москв нсколько дней; остановился въ дом у матери и повидался здсь въ послдній разъ съ братьями и друзьями. 10-го Іюня онъ занемогъ холерою, быстро и съ страшною силою развившейся, и скончался 11-го Іюня на рукахъ сына и двухъ друзей его молодости, графа Комаровскаго и Алекся Влад. Веневитинова. Тло его было перевезено въ Оптину пустынь и положено близъ соборной церкви[18]
.Въ „Русской Бесд” было напечатано нсколько страницъ, написанныхъ въ это время Алек. Ст. Хомяковымъ. Приведемъ въ заключеніе нсколько словъ оттуда:
„Конечно, немногіе еще оцнятъ вполн И. В. Киревскаго, но придетъ время, когда наука, очищенная строгимъ анализомъ и просвтленная врою, оцнитъ его достоинство и опредлитъ не только его мсто въ поворотномъ движеніи Русскаго просвщенія, но еще и заслугу его передъ жизнію и мыслію человческою вообще. Выводы, имъ добытые, сдлавшись общимъ достояніемъ, будутъ всмъ извстны; но его немногія статьи останутся всегда предметомъ изученія, по послдовательности мысли, постоянно требовавшей отъ себя строгаго отчета, по характеру теплой любви къ истин и людямъ, которая везд въ нихъ просвчиваетъ, по врному чувству изящнаго, по благоговйной признательности его къ своимъ наставникамъ, — предшественникамъ въ путяхъ науки, — даже тогда, когда онъ принужденъ ихъ осуждать, и особенно по какому-то глубокому сочувствію невысказаннымъ требованіямъ всего человчества, алчущаго живой и животворящей правды”.
(Н. А. Елагинъ.)
22-го Марта
1861 г.
ПЕРВЫЙ ОТДЛЪ
Девятнадцатый вкъ.
(1832).