Да где ж другого взять,
Другое надобно сыскать,
Да как подьячего подьячим не назвать?
Подьячий слово хоть собой не благородно
И для стихов совсем не сродно...
Подьячий, что ли? нет,
Подьячий в стих нейдет,
В стихах подьячий слух дерет.
Эй, перестань подьячих ты бранить, —
Приятели мои мне говорят. —
Они тебе за то, ну право, отомстят.
— Вот! отомстят! ужли суда на них я не найду,
Ужли в сообщество подьячих все пристали
И сами все подьячими стали?
Я тотчас и того подьячим назову,
А этим слыть никто не согласится,
По крайней мере, я готов бы утопиться.
Мне б не хотелось в стих подьячего вместить,
Чтоб именем его стихи не осквернить.
«В УМЕРЕННОСТИ ВСЁ БЛАЖЕНСТВО СОСТОИТ…»{*}
В умеренности всё блаженство состоит;
А кто его не знает, —
Мечты, не счастья, тот желает.
Да полно, что? И всякий это знает
И говорит,
Да делает не то.
В басню:{*}
Чужого не замай, а береги свое.
Я вечно б не тронул того, что не мое,
Чтобы хлопот себе не навести на шею,
И для того я их, спасибо, не имею.
К тому же сатаны я столько не робею
И даже злой жены я столько не боюсь,
Как дел подьяческих и спорных берегусь.
«ВСЮ ПРАВДУ ГОВОРЯ ДОСЕЛЕ ПРО ЗВЕРЕЙ...»{*}
Всю правду говоря доселе про зверей,
Расскажем правду мы теперь и про людей,
Чтоб не сочли, что мы дотуда не годимся,
Что даже слышать мы о правде уж боимся.
«КТО ВСЁ УВЕРТКАМИ И ХИТРОСТЬЮ ЖИВЕТ...»{*}
Кто всё увертками и хитростью живет,
Скоряе пропадет,
Как тот, кто всё прямой дорогою идет.
В баснь:{*}
По взгляду не суди: обманчив внешний вид.
«КТО ЗНАЕТ...»{*}
Кто знает,
Что тайно при дворе говорено бывает?
В басню:{*}
Не по уму чиновен,
А по чину умен.
На тех, кои чины не по достоинствам получают.
ПИСЬМО К ДРУГУ{*}
Вы жалуетесь на петербургские суеты
<............. >
Теперь в деревне я живу, сует не знаю,
Собой и временем по воле управляю
Живу как хочется, не так, как мне велят,
Не принужден хотеть другие что хотят,
По повелению веселым вдруг казаться,
По повелению и плакать и смеяться,
Не должен, живучи с людьми, людей искать
И, будучи в кругу веселостей, скучать.
Уже и эта мысль одна меня прельщает,
Которой редко кто всю важность понимает,
Что скользкий пол бояр больших я не топчу
И тяжкой милости себе их не ищу.
Не думаю о том, что в праздник мне с поклоном
Быть должно к барину, со всем поднявшись домом;
Когда ж я барина с поклоном не застал,
Не думаю: ну вот, теперь-то я пропал,
Что место я свое, какое занимаю,
По злобе на меня, конечно, потеряю,
К тому ж в ином дому, по совести признаться,
Быть разве для того, чтоб только досаждаться,
Глядеть, как шут его домашний веселит
Или как, разложив он карты, ворожит.
В другом углу судья там истца ублажает
И в карты поиграть его с собой сажает,
И, чтоб имение свое не потерять,
Судье именья часть он должен проиграть.
Блаженством сельским я теперь увеселяюсь
И дружеством ко мне Капниста наслаждаюсь
И счастья суетно не льщуся находить,
Чтоб, беспокойствие нашед, его нажить,
Чтоб пред боярами большими пресмыкаться
И думать, как в своем бы месте удержаться.
Поклоны тут упомянуть...
Но как желания в нас могут пременяться,
То можно ли и мне наверное ручаться,
Чтоб я сей жизн<и>ю всегда доволен был
И на другую бы ее не пременил?
Что я тогда начну, того и сам не знаю
И для того такой премены не желаю,
Чтобы противною дорогою нейти,
Где вместо счастия несчастие найти.
САТИРА К СЕБЕ САМОМУ{*}
«Не на других пенять — на самого себя:
Не трогай сам других, не тронут и тебя.
Что нужды не в свои дела тебе мешаться?
Кто за хороший вкус велит тебе вступаться?
Всяк свой имеет вкус, хорош ли он иль нет,
Уж не с тебя о том потребуют отчет.
С чьего отважиться ты вздумал позволенья
Дурными называть дурные сочиненья?
Зачем Хераскова стихи не похвалить,
Когда Хераскову тем можно угодить?
Зачем хулить его утеху и отраду,
Им сочиненную поэму «Россиаду»,
Хоть дурно, говорят, ее он написал.
Пусть кто ни говорит, да ты б о том молчал.
Есть не одно его дурное сочиненье,
Ужли входить тебе о каждом в рассужденье?
Ну кстати ли? Что ты, скажи мне, ты с умом?
К тому же рассуди об этом ты одном:
Весь век свой человек писал, и всё напрасно,
Затем что всё писал со вкусом несогласно,
И вздумал наконец поэму сочинить,
Чтоб память по себе хоть ею утвердить.
А ты и тут, свой яд насмешки испуская,
Лишаешь и того, всего его лишая.
Довольно, что ему смеются на словах,
Зачем о том еще в печати говорить?»
— «Да что ты на меня так очень нападаешь?
То, что я про него сказал, такого шуму не стоит. Вина моя вся та, что я лишь посмеялся, что у него зима за воинов дерется. За это, кажется, не должно бы сердиться. Хоть множество было бы о чем еще сказать, однако я всего не хотел сказать. Вот если бы я сказал, что картины ни одной порядочной в «Россиаде» нет, все здание — развалины и все картины дурные,
Акафистов с молебнами не занимать же стать.
Когда по совести всю истину сказать,
Тогда имел бы он причину осердиться.
А за одну зиму за что б ему браниться?»
— «Ведь вот как о других чего не говоришь,