Полное собрание творений. Том II. Письма

Мы снялись с якоря и оставили Фикус (Φυκοῦντος) на рассвете, и к концу дня были уже в бухте Эритры (Ἐρυθρὰν)[535], где пробыли не долее, чем потребовалось для того, чтобы пополнить запасы воды и попить – на самом берегу там бьют источники чистой и вкусной воды[536]. Затем, по настоянию карпафийцсв[537], мы вновь поднялись на корабль. Ветер был умеренный, но все время попутный: паче чаяния, мы ежедневно проходили немалый путь, и так незаметно дошли куда нужно[538]. На пятый день мы увидели сигнальный огонь [александрийской] башни, зажигаемый в качестве ориентира для возвращающихся из моря, и, быстрее, чем рассказываю, пристали к Фаросу[539]. Печальный остров: ни диких зарослей, ни плодовых культур, сплошные солончаки.

69 (56). Брату [540]

Многие из нас – и частные люди, и священники – ваяют некие сны, которые сами называют откровениями. Эти люди, похоже, принесут мне зло, если мне не удастся быстро добраться до священных Афин[541]. Всякий раз, когда тебе доводится встретить приказчика из Пирея, пиши нам, ибо там именно мы и будем читать твои письма. Путешествие в Афины полезно не только потому, что таким образом я уклонюсь от нынешних ужасов, но и потому, что уже не должен буду падать в ноги приезжающим оттуда с речами: они ведь ничем не отличны от смертных (во всяком случае, в понимании Платона и Аристотеля); не отличны, а порхают среди нас как полубоги среди полуослов! И это потому, что у них всегда перед глазами Академия, Ликей и Расписной Портик, где философствовал Зенон. Но вот Портик перестал быть «Расписным»: проконсул лишил его [картинных] досок (σανίδος), и [– подумать только! –] это стало мешать [тамошним мудрецам] надмеваться своей мудростью.

70 (136). Брату [542]

Хочу возвратить Афинам всю ту корысть, которую ты желал мне в этом городе приобресть. Будучи здесь, я, похоже, уже стал мудрее на целую пядь во лбу. И, да, этой новой мудрости есть подтверждение, которое я тебе незамедлю привести. Безусловно, я пишу из Анагирунта (Ἀναγυρουντόθεν)[543], побывав в Сфэтте (Σφηττοῖ)[544], Трио (Θριῶζε)[545], Кэфиссии (Κηφισιάσι)[546] и Фалэре (Φαληροῖ)[547]. Недоброй смерти[548] желаю я тому недоброму хозяину корабля, который доставил меня сюда. Сегодняшние Афины не имеют ничего достойного почитания, кроме названий почитаемых мест. Когда жертвенное животное употребляется в дело, остается шкура, по которой можно судить, что это за животное было недавно. В точности так же дело обстоит и с Афинами: философия отсюда изгнана, остается лишь прогуливаться от одного прекрасного места к другому, восхищаясь то Академией, то Ликеем, то, клянусь Дием, Расписным Портиком, который дал свое имя философии Хрисиппа[549] и который теперь уже не расписной, ибо проконсул отнял у него доски, которым доверил свое искусство Полигнот Фасосский[550].

Сейчас, в наше время, Гипатия позволила на почве Египта укорениться росткам философии[551]; Афины же в древности были очагом мудрости, а теперь слава этого города – пасечники[552]! Только из-за них, кажется, и присутствуют еще здесь двое плутарховцев[553], собирающие юношество в театрах[554] не славой учений, но горшками гиметского меда[555].

71 (148). Олимпию [556]

Я упустил момент, чтобы рассчитаться с годичной податью[557]. Но что я мог сделать? Никто из эллинов не желает и слушать о том, чтобы отправить грузовое судно в ваше море[558]. И тебя я освобождаю от налога, ибо сирийцы тоже не берут на себя труд отдавать якоря в киренских портах. Однако прибытие сирийского судна могло остаться и незамеченным мною, ибо я не живу по соседству с морем и не часто заезжаю в порт, но живу на самой южной границе Кирены[559], а соседи мои точь-в-точь те люди, которых искал Одиссей с веслом на плече, во исполнение пророчества Посейдона:

Моря не знающих, пищи своей никогда не солящих[560]

.

Не думай, что я бросаю слова на ветер, что они знают море хотя бы благодаря соли. [Нет, моря они не знают никак, в том числе и благодаря соли,] однако соль в их мясе и пирогах присутствует. В наших краях, клянусь святой Гестией, ехать за солью ближе вглубь континента на юг, чем к морю на север. Мы называем нашу соль «солью Аммона»[561]. Это рыхлый утес, который одновременно питает и скрывает соль. Сверху образуется корка, разбив которую, соль достать уже легко с помощью мотыги или прямо руками: соль – приятная на вид и вкус. Только не вообрази, что это мое описание здешней соли – плод софистической бессмыслицы [и стремления к сочинительству] – нет, страсть честолюбия нам, сельским жителям, чужда.