Полное собрание творений. Том II. Письма

Но поскольку ты хочешь знать все, что нас касается, тебе придется потерпеть мою болтовню: мое письмо будет справедливым воздаянием за твое любопытство. Вместе с тем трудно поверить в то, что на чужбине; нелегкое дело убедить сирийца в существовании соли на континенте, а тут еще и [местные, и] вторая группа вопросов о кораблях, парусах и море. Когда я занимался философией [в Александрии], я видел эту вещь – море; море – близ Фароса (Φάρῳ) и Канопа (Κανώβῳ)[562] – огромное капризное озеро; ты знаешь, что я его видел. Одни суда буксируют, другие выходят в море с попутным ветром, третьи на веслах – вы смеялись, когда я сравнил последние с сороконожками. [К рассказам об этом] местные относятся так же, как мы, когда слушаем о том, что за Фулой[563], – чем бы она в действительности ни была, раз позволяет побывавшим за ней предаваться россказням, которые нельзя проверить. И когда [мои земляки] принимают то, что я рассказываю о море, и когда смеются, – они никогда не верят в то, что море может кормить человека, ибо в их глазах эта честь принадлежит исключительно Матери Земле. Когда они с недоверием качали головами в ответ на мои рассказы о рыбе, я разбил перед ними кувшин с соленой рыбой из Египта. Они сказали, что это тела ядовитых змей, и бросились бежать, подозревая, что рыбьи кости опасны не менее яда зубов змеи. Самый старый из них, казавшийся и наиболее разумным, заявил, что почти невозможно поверить, чтобы соленая вода могла взращивать хорошую пищу для человека, поскольку вода ручьев вполне пригодная для питья, рождает только лягушек и пиявок, вкушать которых не станет и безумец.

Невежество это естественно,

Не пробуждается ибо никто от валов полуночных[564]

,

но от ржания коней, мычания коров, блеяния коз, от первых лучей солнца и гудения пчел, приятного не менее музыки. Тебе, наверное, кажется, что я излагаю Агемаха[565], говоря об имениях, удаленных от городов, дорог, портов, торговли и пестроты нравов? Отнюдь, ибо именно здесь мы обладаем досугом, чтобы философствовать, и не обладаем им, чтобы злодействовать. Все наши встречи – это встречи друзей, все мы прибегаем к помощи друг друга в делах земледельческих, в том, что касается пастухов и стад, в охоте на всевозможное зверье, обитающее тут повсюду (ни мы, ни наши кони не принимаем пищи, не заработав ее в поте лица – таков наш закон). Мы завтракаем ячменной похлебкой, приятной для еды и приятной для питья, наподобие той, которую Нестору смешивала Гекамеда[566]. Когда сильно устаешь, кикеон защищает от летнего жара. Есть у нас и пшеничные пироги, и плоды в скорлупе – и дикие, и садовые – все это местное, взращенное соками прекрасной земли; есть медовые соты и козье молоко (доить коров у нас не в обычае), да и псовая охота на конях не опустошает, прямо скажем, наших столов. Я не понимаю, почему Гомер не назвал охоту «доставляющей славу»[567], а охотников – «блистательными», но удостаивает такой похвалы только агору: место, производящее бесстыдных хлыщей, – людей порченных во всех отношениях и ни в каком отношении не здоровых; оскорбителей[568], все знание которых состоит в искусстве строить козни. Нам нет до них никакого дела, мы поднимаем их на смех, когда им случается оказаться с нами под одной крышей: они ведь содрогаются при виде мяс убитого зверья, извлекаемых из печей. Впрочем, что я говорю о дичи? Они скорее приняли бы яд, чем вкусили чего-то из нашей снеди! Вино они разыскивают наиутончённейшее, мед – наиплотнейший, масло – наилегчайшее, пшеницу – наитяжелейшую; поют гимны землям, откуда эти товары происходят – Кипру, Гимету, Финикии или другой какой-нибудь варварской стране[569].

Наша же страна, хотя в каждом из продуктов по отдельности не является наилучшей, но зато одерживает верх над каждой из них во всем остальном. Пелей и Фемистокл получили первую награду, будучи на вторых ролях[570], благодаря чему эллины и провозгласили их во всем лучшими всех[571]. Так что если мы допустим, что наш мед хуже гиметского, то он во всяком случае хорош настолько, что исключает потребность в импорте. Производимое же у нас масло, очевидно, наилучшее, если не подходить к нему с меркой растленных [роскошью обитателей метрополии], ибо они оценивают качество масла по коромыслу весов, считая, что меньший вес свидетельствует о лучшем качестве. А у нас и людей-то, изготавливающих такие весы, нет, а если бы мы и решили определять качество взвешиванием, то ценили бы выше тяжелое масло, что и естественно. То замечательное масло, которое покупают [столичные гурманы], в силу своей [водянистой легкости и] ничтожности[572], не способно питать огонь фитилей; местное же масло – благодаря своей внушительности[573] – дает всецело поднимающееся пламя и, в случае нужды, в свете ламп создает рукотворный день. Оно также отлично идет к лепешкам и хорошо для поддержки мускульной силы атлетов.