Полное собрание творений. Том II. Письма

Что до второй книги[603], то Бог и приказал [написать ее], и сказал [что следует писать] – а представляет собой она благодарственное приношение природе воображения. Это исследование всего эйдолического, что присуще душе; идет в ней речь и об иных догматах, о которых эллины еще не философствовали. Но зачем говорить о ней вообще что-то? Я написал ее всю за одну ночь, лучше сказать – за остаток ночи: той ночи, которая заставила меня писать пришедшим [в ее начале] видением. В этой речи есть два или три места, где я, словно бы отчудившись от себя, слушаю вместе с присутствующими свои собственные слова. И теперь, всякий раз когда я подхожу к этой книге, меня постигает какое-то удивительное состояние, – «охватывает божественный глас»[604], выражаясь поэтически. Что это? Только мое переживание? Испытывают ли это другие? Ответь мне, ибо после меня ты будешь первой из Эллинов, кто прочтет эту работу.

Обе посылаемых тебе книги еще не изданы. Чтобы получилось совершенное число[605], прилагаю к ним «Речь о Даре»[606], появившуюся давно, во времена моего посольства, и адресованную могущественному человеку из окружения Царя. От этой вот речи и от самого дара Пентаполь получил некоторую пользу[607].

73 (1). Никандру [608]

Породил я детей – мои речи[609]: одни из них произошли от наидостойнейшей философии и, чтящейся в том же храме, поэзии, другие – от вседоступной (πανδήμου) риторики. Однако, – заметит кто-нибудь, – у всех них один отец, склонявшийся то к серьезному труду, то к удовольствию[610].

Что же представляет собой это мое слово?[611] – Об этом говорит его предисловие. Я же люблю его столь отличной от других любовью, что был бы рад, если бы философия усыновила его и признала законным чадом. Впрочем, даже законы государств говорят, что не допускают этого, будучи неумолимы в вопросе о благородном происхождении. Однако оно обладает тем капиталом (κέρδος), которым я наделил его втайне: многое в нем от серьезных трудов.

Итак, если работа придется тебе по душе, распространи ее среди эллинов[612], если же будет отвергнута, – пусть вернется к отправителю.

Говорят, что обезьяны, родив, вглядываются в своих сосунков, изумляясь их красотам – так действует природа детолюбия! – видя же других малышей, видят то, собственно, что и есть – новорожденных обезьян[613]. Следует нам предоставлять другим судить о нашем потомстве, ибо порывы благоволения [естественно и без всякого умысла] подкупают судей. Потому-то Лисипп показывал свои творения (γραφάς) Апеллу, а Апелл – Лисиппу[614].

74 (61). Пилемену [615]

У меня был большой египетский ковер – не такой, что подстилают [наподобие тюфяка], но который сам является постелью и одеялом. Скорописец[616] Астерий, увидев, попросил его в то время, когда я должен был ночевать перед Великой Префектурой (μεγάλον ἀρχείων)[617]. Я обещал оставить ковер в дар по отъезде (ибо, находясь в снегах Фракии, не мог его этим порадовать). И вот, я посылаю его с тобой, ибо тогда оставить его не смог; передай ему этот ковер, присовокупив слова о моей невиновности, которую ты и сам засвидетельствуешь, вспомнив обстоятельства, при которых я покинул город.

Бог сотрясал землю много раз в день, люди молились Ему, большинство – простершись, ибо земля колебалась[618]. Я подумал, что сейчас море безопаснее земли, побежал в порт, ничего никому не сказав, кроме разве покойного ныне Фотия[619], которому я кричал издалека и показывал руками, что отбываю.

Того, кто покинул без объяснений Аврелиана – консула и человека, которого любил, – можно [, полагаю,] простить за то, что он [без лишних слов] оставил и Астерия, служившего под началом этого консула.

Так вот тогда получилось. Третий раз со времени моего отъезда [из столицы] караван судов отправляется [из Александрии] во фракийские земли[620], однако я впервые пользуюсь оказией, чтобы передать что-то. Итак, теперь, когда для меня это, наконец, стало возможным, я возвращаю Астерию должное через тебя. Окажи мне милость, найди этого человека. Я назвал его имя и род занятий, нужно добавить и несколько особых примет, – ибо, возможно, [при дворе] окажется его тезка, занимающий ту же должность. Однако вряд ли все отличительные признаки окажутся присущими одному человеку – в этом случае он должен был бы быть сирийцем, среднего роста, смуглым, с изможденным лицом. Он обитает неподалеку от покоев царя, но не приемных (δημουσίαν), а тех, что за ними. Прежде там жил Аблабий[621], теперь Плакидия – сестра царей[622]. Если он переехал, в чем нет ничего невероятного, поищи Марка: это блистательнейший муж из канцелярии Префекта (тогда он был начальником отдела скорописцев, в который входил и Астерий). Итак, ты найдешь этот отдел через Марка, а Астерий [уже тогда, когда я был знаком с ним] был не из последних, но третьим или четвертым в нем, а теперь – может быть, уже и первый.