Полное собрание творений. Том II. Письма

Существует и местная музыка, не похожая ни на какую другую: наши агемахиды[574] используют небольшую пастушескую лиру, простую и безыскусную, благозвучную и достаточно мужественную, достойную воспитывать детей в платоновском полисе[575]. Она не способна к модуляциям, ее не подстроишь под все лады, но когда наши люди аккомпанируют своему пению, оно согласуется простотой ее струн. Ибо наши песни чужды изнеженности и роскошеств, мы находим прекрасным воспевать крепкого барана с яйцами и пса с обрубленным хвостом, не боящегося гиены и способного зарезать волка – что, собственно, и справедливо. Немалое место в наших песнях занимает и охотник, доставляющий стадам мир, а столу нашему разнообразное мясо. Воспевают и годовалую овцу, родившую двойню, – за то, что она кормит детенышей, которых больше, чем число ею прожитых лет. Нередко воспеваем мы фиговое дерево и виноградную лозу. Но чаще всего звучат молитвы, песни и прошения о благе людей, растений и стад.

Таковы вот у нас, как ты видишь, сезонные занятия, занятия это древние – и они суть богатство бедняков. Царь же, друзья царя, танец демона[576] – все то, о чем мы слышим [в городах], когда собираемся вместе, все имена, зажигающиеся на вершинах славы, а затем гаснущие, – об этом здесь принято молчать: уши наши остаются свободными от такого рода речей. Мы всегда ясно знаем, что царь жив – сборщики налогов каждый год нам исправно напоминают об этом, – однако люди уже точно не знают, кто он: некоторые считают, что и до сего дня царствует Атрид Агамемнон Троянский – муж столь доблестный, что у нас люди с детства его именем называют [своего] царя [кем бы он ни был, и как бы его ни звали]. Одиссеем же наши добрые пастухи называют Атридова друга: это лысый человек, успешный в делах, умеющий найтись в трудной ситуации. И, да, они конечно же, смеются всякий раз, когда говорят о нем, ибо представляют, что Циклоп был ослеплен в прошлом году, и они рассказывают друг другу, как старик выбрался из пещеры под брюхом барана, пока проклятый [Циклоп] стерег дверь, и как он подумал, что вожак стада идет последним не потому, что обременен грузом Одиссеева тела, но из-за того, что отягчен сочувствием к несчастью своего господина[577].

Это письмо дало тебе возможность немного побыть с нами. Ты видел наши поля, узнал простоту нашей политии – скажи же, что так жили при Ное[578], прежде чем справедливость попала в рабство!

72 (154). Философу [Гипатии] [579]

В этом году я написал две книги: одну – будучи подвигнут Богом[580], вторую – человеческой бранью[581]. Некоторые из белых трибониев и некоторые из серых[582] обвиняли меня в философских преступлениях, поскольку я хвалил красоту слова и ритма, находил достойным говорить кое-что о Гомере и о фигурах речи, в то время как по их воззрениям философу полагается быть мисологом[583] и заниматься только делами духовными[584]. Самим им кажется, что они созерцают умопостигаемое, мы же не имеем на это права, поскольку, дескать, я уделяю что-то из моего досуга, чтобы совершенствовать свой язык и услащать мысль. Они осуждают меня потому, дескать, что я не способен написать ничего большего безделиц: виной тому мои «Кинегетики»[585] (– произведение, без моего ведома вышедшее за порог моего дома, получившее хождение и понравившееся особенно тем молодым людям, которые были увлечены эллинизмом[586] и изяществом), да плюс еще некоторые из моих поэтических произведений[587] – тщательно выписанные и показывающие умение работать в архаическом стиле, как обычно говорят о скульпторах.

Но среди моих хулителей есть и те, чье невежество подогревает их наглость[588] считать себя более всего подготовленными к рассуждению о Боге (не было случая, чтобы, встретив их, ты не услышал их неумозаключаемых умозаключений[589]): без всякой нужды и просьб они обрушивают на вас потоки слов, в чем, на мой взгляд, они заинтересованы лично. Ибо именно от них пошли в городах «народные учителя»[590] – настоящий рог Амалфеи[591], – ими пользуются их вдохновители. Я думаю, ты узнаешь это легкомысленное отродье, терзающее благородную мысль. И эти вот люди считают себя достойными быть моими учителями и говорят, что в короткое время я обрету под их руководством совершенную веру в Бога и способность разглагольствовать о Нем днем и ночью.