Полное собрание творений. Том II. Письма

Отдай ему этот плотный ковер и расскажи об обстоятельствах отъезда, которые я изложил тебе. Если захочешь, можешь зачитать ему это письмо, ибо война мешает написать мне также и ему; быть же справедливым ничто помешать не может, и пусть бы оружие никогда не получило такой власти!

75 (5). Брату [623]

Прежде рассвета мы оставили Бендидий[624], но лишь в полдень минули Фаросского Муравья[625], так как судно дважды или трижды садилось на дно залива. Это сразу же показалось дурным знаком: было бы мудрым покинуть корабль, который с самого момента отплытия не был удачлив. Однако мы стыдились получить от вас упрек в трусости, так что уже не могли «ни врага избежать, ни в тылы ополченья укрыться»[626], а посему, случись что, вы будете виновны в нашей смерти, а если мы окажемся в безопасности, разве будет плохо, что вы посмеетесь? Но как говорят об Эпиметее – «он не имел забот, но раскаялся в этом»[627], – так же случилось и с нами. Ибо тогда мы еще могли спастись, теперь же мы дружно стенаем на пустых берегах, бросая взгляды то на Александрию, то на матерь нашу Кирену: покинув одну, мы не в силах обрести другую, видя и переживая то, что не ожидали увидеть даже во сне.

Итак, слушай, чтобы и ты не имел досуга для совершенной радости. Начнем с состава нашего экипажа. Судовладелец[628], погрязнув в долгах, заживо умирал. Матросы числом двенадцать, а включая кормчего – тринадцать, на большую половину, включая того же кормчего, были иудеями[629], родом отверженным[630], людьми, свято верившими, что совершают дело благочестия, становясь причиной гибели возможно большего числа эллинов. Остальная часть экипажа представляла собой крестьян, еще в прошлом году не державших в руках весла. И эллины, и иудеи, впрочем, имели каждый хоть какое-нибудь увечье[631]. Поэтому, когда нам не грозила никакая опасность, они насмехались друг над другом названиями своих несчастий; отринув имена, они звали друг друга: Хромой, Грыжа, Леворук, Косой. Каждый имел хотя бы одну отличительную черту [уродства], и мы немало развлекались этим. Когда же дело дошло до дела, было уже не до смеха, и мы рыдали над их увечьями [делавшими их неспособными к хорошей морской службе]; нас же было больше пятидесяти, и где-то третья часть – женщины, в большинстве молодые и прекрасные. Но не завидуй! Нас разделял парусиновый занавес, мощнейший, подобный крепостной стене, настоящая крепость Семирамиды для воздержных мужчин[632]. Впрочем, и сам Приап[633], наверное, блистал бы целомудрием, окажись он на корабле Амаранта, ибо ни мгновения не оставлял нам наш капитан, чтобы оправиться от страха наихудших бед. Как только судно минуло храм Посейдона[634], он решил на всех парусах двинуться прямо к Тафозириде[635], испытать на своем опыте ту самую Сциллу[636], от которой нас отвращают столькие учебники грамматики. Когда мы заметили это и возопили, он не раньше, чем оказался в последней близости от опасности, позволил смягчить свое сердце и отказался принять морское сражение со скалами.

В этот момент он развернул свое судно так, как если бы причиной тому было [бурное] покаяние [в содеянном только что]: направив корабль в открытое море, он удалялся от берега, насколько мог, против волн[637]. Тогда задул сильный Нот[638], в один момент мы потеряли из вида землю и довольно быстро оказались среди грузовых судов, имевших по два паруса, но не имевших ничего общего с нашей Ливией, ибо они шли своим курсом [в Европу]. Мы жаловались и досадовали, что удалились столь далеко от земли, а этот наш Япет[639] – Амарант – стоя на мостике, трагическим тоном произносил наигубительнейшие проклятья: «Поскольку мы не взлетим, – восклицал, – то как быть с вами, раз вы боитесь и земли, и моря?!» «Добрейший Амарант, – говорил ему я, – мы ничуть не боимся ни земли, ни моря, если их, конечно, использовать правильно. Но мы не должны были идти в Тафозириду, потому, – говорю, – что должны были жить! И теперь, что заставляет идти нас в открытое море? Давай пойдем прямо в Пентаполь, держась на разумном расстоянии от земли, чтобы, случись какая-нибудь беда, из тех, что бывают в море – в этом, как говорят, и как в самом деле и есть, непредсказуемом – то поблизости окажется какая-нибудь гавань, которая нас примет».