Полное собрание творений. Том II. Письма

На рассвете на берегу появился человек, выглядевший крестьянином, и стал показывать рукой места, которых следовало остерегаться, а равно и те, которым можно доверять. В конце концов, он подплыл к нам на лодке со скамьями для двух гребцов и, привязав ее к нашему кораблю, взял в руки кормило (а наш-то сириец[664] охотно ему уступил!). Отведя нас назад не более чем на пятьдесят стадиев, он поставил наш корабль на якорную стоянку в прелестной бухточке (Азарион, по-моему), а сам доставил нас на берег – мы провозгласили его Спасителем и Благим Демоном. Вскоре он привел сюда еще одно грузовое судно, затем еще одно – до наступления вечера их было уже пять, спасенных этим божественным старцем, противоположным по делам своим Навплию[665], совсем иначе встречавшему штормовавших. На следующий день пришли и другие суда, причем некоторые вышли из Александрии на день раньше нас: теперь на нашем маленьком рейде стоял уже целый флот.

И здесь у нас кончилась еда: не навыкшие к таким бедствиям, мы не ожидали, что путешествие затянется, и – взяв съестного в меру – потребляли его, меры не соблюдая[666]. Старец выручил нас и в этом – не дал ничего, ибо и сам ничего не имел, – однако указал скалы, где, по его словам, всякий желающий потрудиться обретет в скрытом виде и завтрак, и обед на каждый день. И вот мы уж шесть дней живем здесь рыбалкой. Люди в возрасте промышляют мурен и огромных крабов, молодежь развлекается ловлей бычков и иулов[667]. Что же до меня и одного римского богомольца[668], то мы подкрепляемся блюдечками (это такой выпуклый моллюск, присасывающийся к скале). Первое время промысел наш довольствовал нас весьма скромно; [мы и местные] каждый держал улов для себя, и ни один ничего не дарил другому; теперь же мы живем почти в изобилии – и вот почему.

Страсть к подаркам охватила женщин: и местных, ливийских, и плывших на корабле – все возжелали дарить друг другу «птичье молоко»[669]. Местные дарят нашим все, что доставляет воздух и земля: сыр, пшеничную муку, ячменные пироги, мясо ягнят и кур, куриные яйца. Кто-то уже подарил нам дрофу, необыкновенно приятную [на вкус?] птицу, увидев которую, какая-нибудь деревенщина назвала бы павлином.

Итак, эти женщины доставляют дары на корабль, наши их принимают – и затем делятся с теми, кто желает. Что касается местных мужчин, то они теперь после рыбалки делятся с нами уловом: приходят один за другим – взрослые за детьми и дети за взрослыми – и непрерывно несут подарки. Один дарит мне рыбешку, пойманную на крючок, другой еще что-нибудь, – и всегда что-нибудь хорошее из того, что приносят скалы. Ибо я не желаю принимать ничего от женщин, как ради тебя [чтобы ты не изревновался к моему женскому обществу], так и для того, чтобы – заключив с нашими женщинами [сейчас] перемирие, – клятвенно не отрицать [затем] либо факт существования самих женщин, либо факт моего перемирия с ними. Если бы не это, что иное могло бы отвлечь меня от их снеди, стекающейся к нам во множестве и из множества источников!?

Ты, конечно же, припишешь добродетели дружелюбие местных жительниц к иностранкам, ставшим их гостьями. Но дело обстоит иначе. Принимая во внимание досуг, которым мы здесь располагаем, это стоит описать. Кажется, на эту землю обрушился гнев Афродиты, во всяком случае, женщины здесь несчастны, подобно лемнийкам[670]. Их груди столь велики, что несоразмерны с грудью: так что их младенцы сосут молоко не с груди, но с плеч, куда оказываются откинутыми груди во время кормления. [Почему так?] Разве что сказать, что Аммон и его земля не лучше питает потомство мелкого скота, чем человеческое, что природа этих мест дала и людям, и животным обильнейшие и щедрейшие источники молока, так что и ёмкости под него должны быть большие, и сосцы.

Так вот, эти местные женщины, узнав от мужчин, бывавших за пределами их страны, что не все женщины сложены подобным образом, не поверили им. С тех пор, залучив к себе чужеземку, они проявляют к ней дружелюбие, но пока основательно не изучат ее грудь, не успокаиваются. Первая увидевшая говорит другой, та – третьей, и вот уже все созывают всех, подобно киконам[671], все бегут взглянуть на это зрелище и ради этого приносят дары.

Среди наших женщин была маленькая рабыня из Понта, у которой – благодаря искусству и природе – была муравьиная талия. Она-то и стала предметом самых серьезных изысканий всего здешнего общества, получив от местных женщин множество знаков внимания. Пару дней назад две состоятельные особы – одна за другой – увлекали ее к себе в гости, она же была столь бесстыдна, что обнажалась.