Полное собрание творений. Том II. Письма

Тут кто-то провозглашает, что должно повесить на шею золото (тем, у кого оно есть), – и все, у кого оно было, вешают и золото, и все равное по ценности золоту. Женщины украшаются сами и дают нуждающимся нити[656]. С давних времен существует этот обычай: смысл его в том, чтобы каждый погибший в море имел при себе стоимость погребения. Ибо тот, кому случится найти труп, соблюдет законы Адрастеи[657], устыдившись не отдать малую часть барыша тому, кто доставил ему много больше. Пока мои спутники были заняты этим, я сидел в стороне и думал о мерзком кошельке, деньгах, доверенных мне чужеземцем – свидетель тому Ксениос[658], – рыдая не о том, что погибну, но о том, что Фракий лишится имущества, и что, даже умерев, мне будет перед ним стыдно. Вот сейчас исчезну полностью – хитрил я – и моя мысль и совесть увлекались в это полное исчезновение и бегство [от ужасного мира, обманувшегося в надеждах на свой кошелек знакомца и моих будущих угрызений совести].

Если что и делало катастрофу близкой, так это то, что корабль наш несло на невыбранном парусе: мы не смогли приспустить его и зарифить после многих попыток, ибо заклинило блоки. Другое зло состояло в невозможности приблизиться ночью – при таком ветре и на таком корабле – к земле [, а к ней мы между тем стремительно приближались].

Однако рассвело, и мы увидели солнце с такой радостью, как никогда прежде; ветер становился все легче по мере прибывания солнечного тепла, исчезла сырость, [просохли и] вновь заработали блоки, стало возможно управлять парусом. Мы не могли заменить свой [потрепанный ночными шквалами] парус запасным – он был взят в залог за долги – потому мы собрали снизу свой парус в нечто подобное складкам хитона и, прежде чем прошло четыре часа, причалили к берегу, вместо того, чтобы умереть.

Место, куда мы прибыли, казалось концом света – совершенно пустынное, не имевшее ни городов, ни возделанных полей (их мы оставили примерно за триста стадиев[659]). Гавани не было, корабль стал на якорь – причем на один якорь, ибо второй был продан, а третьего Амарант не купил.

Мы же, как только наши стопы почувствовали возлюбленнейшую землю, бросились к ней и расцеловали, как живую мать. Затем, как и принято, мы обратились с благодарственными гимнами к Богу, припевая и о постигшем нас ударе судьбы, и о спасении против всякого ожидания. Мы пробыли здесь два дня, пока море не успокоилось. Поскольку же, не видя ни одного человека, мы затруднились определить [сухопутный] путь в Ливию, то вновь осмелились идти морем.

Снявшись с якоря на рассвете, мы шли весь этот и следующий день при попутном ветре. К концу второго дня он нас покинул, и это было досадно: в ближайшем будущем нам предстояло горько тосковать об утраченном штиле!

Был тринадцатый день уходящего месяца, мы находились в опасности: к одному и тому же будущему вело как сочетание звезд[660], так и пресловутых стихий, которые – говорят – всегда тревожат моряков: [в таких обстоятельствах] нам следовало оставаться в гавани, мы же выскочили опять в море! И вот задули северные ветра, дело пошло к шторму, полил сильный дождь, была ночь сочетания [созвездий]; затем ветра освирепели в своевольном беспорядке, и море превратилось в кикеон[661]. Мы же претерпевали подобающее обстоятельствам – говорю так, чтобы не описывать страдания, подобные предыдущим. Сила бури принесла даже некоторую пользу: трещала рея, мы собрались выбрать брасы[662], вслед за этим она сломалась посредине, едва не убив всех нас. И это послужило не к погибели, но к спасению, ибо, не случись этого, судно не выдержало бы напора [имевшего быть] ветра. Парус, однако, опять плохо управлялся, с трудом вращались блоки, позволяющие его выбрать. Таким вот образом, избегая – против всякого ожидания – ненасытного насилия шквалов, мы провели следующие день и ночь.

Этой вот ночью, при втором пении петуха[663], сами не зная как, мы подошли к малому камню, представлявшему собой оконечность носа небольшого полуострова. Когда кто-то возвестил, что мы подходим к земле, поднялся крик, настоящий гвалт, в котором менее всего было согласия: моряки были озабочены, мы же по неопытности рукоплескали и обнимались друг с другом, не владея собой от огромной радости, говорили о том, что пережили величайшую из опасностей.