Полоса отчуждения

Кривоногий мужичок был в такой знакомой курточке и коротких штанишках — и то и другое ведь до сих пор хранится в сундуке у свекрови! Да если ныне порыться, и синий костюмчик с дырочкой на рукаве в том же сундуке: свекровушка хранит всякую тряпицу не по сердечной привязанности к прошлому и не от жадности, нет, — старая крестьянская привычка, которую не изжить.

Шуре хотелось поскорее обнять эту юную женщину и взять на руки малыша — своего сына, бывшего когда-то вот таким маленьким, а те, приближаясь, замедлили шаги; юная мама тоже смотрела на нее, и веря, и не веря своим глазам.

— Здравствуй, — сказала Шура как можно приветливей, как можно ласковей.

— Здравствуйте, — эхом отозвалась Шура-младшая и улыбнулась и покачала головой, дивясь какой-то своей мысли.

Слава богу, она все поняла, не надо ничего объяснять.

— Устали небось?

— Устали, — это опять эхом.

— Но как вы сюда? Я ведь не приезжала в твоем возрасте на свою родину, значит, и не поднималась на Павлову гору.

Шура в синем костюмчике возразила живо.

— Но ведь вам… то есть мне, так хотелось! Я уговаривала Митю съездить, но он вечно занят, а меня одну не отпускает. Вы же знаете его!

— Знаю, — улыбнулась Шура старшая. — Он изобретет сто причин, одна другой важнее, лишь бы не отпустить от себя жену. Так было тогда, так и теперь.

— И вас тоже? Даже теперь?

— В кои-то веки приехала вот. Сижу на Павловой, и не верится.

— А у меня ребенок маленький да и откуда денег на дорогу взять! Не ближний путь — от Москвы до Красноярска поезд четверо суток идет. А я все равно очень часто сюда мыслями-то… Пусть будет словно приехала взаправду.

— Пусть будет так, — Шура улыбнулась покровительственно.

Хорошо было у нее на душе в эти минуты!

Они сели рядом лицом к Теси — обе Шуры, только одной едва за двадцать, а другой уже за сорок. Обе следили, как играет малыш, да иногда встречались глазами.

— Как живется? — спросила Шура-старшая.

— Хорошо, — тотчас и не задумываясь ответила младшая.

— Чего ж хорошего! Я как вспомню… к соседям то и дело ходили занимать трешницу или пятерку: все до получки не хватало.

— Ходим, — призналась младшая. — Бывает, зарплату задержат на день или два… Я как ни экономлю — все равно ничего в запасе. Суп варю из рыбных консервов — баночку на два раза, картошку жарим на масле подсолнечном, макароны отварные, каша в брикетах вот это каждый день.

— И ему, — Шура-старшая показала глазами на малыша, — молока по пол-литра в день. Так?

— Да А уж на сливки, колбасу, мясо и не смотрю. — Шура младшая вдруг спохватилась: — Да мы хорошо живем! Бедно, конечно, а все равно хорошо. Мы ведь знаем, что выкарабкаемся. Митя так убедительно говорит, что поди-ка ему не поверь!

— Умница, — старшая обняла ее, дивясь хрупкости и худобе: в девушках-то была крепкая как ядрышко, а тут худа-худа. Ну ничего, потом выправится. Все, что он обещает, — сбудется.

Митя-маленький набрал в горсть мелких камушков и сосредоточенно разглядывал их.

— Я стесняюсь ходить с ним гулять в людные места, — призналась младшая из мам — Посмотрите, кривоногий-то какой! И в кого такой уродился! Разве у меня… у нас с вами такие ноги были когда-нибудь?

— Он вырастет — и ножки выпрямятся.

— Я так и думала, — обрадовалась Шура-младшая.

— О, будут ножки — хоть в балетную школу отдавай парня!

— Так и отдать бы. Разве нельзя?

— Не пожелал.

— Чего же он будет любить? Рисование?

— Нет. Не пошел в отца. Вот посмотрим, что будет дальше, а пока окончил университет, готовится в аспирантуру…

Младшая только покачала недоверчиво головой, потом похвалила сына:

— Он ужасно способный! Уже многие буквы знает, а ведь трех лет еще не исполнилось.

— Девушка у него появилась… такая, что не сегодня-завтра поженятся.

— Девушка? — Шура-младшая засмеялась, посмотрела на сына — и совсем залилась смехом, тем более что тот был ужасно серьезен.

Старшая покровительственно улыбнулась:

— Чудно, верно?

— Да. Очень!

— К этому привыкаешь постепенно. Ты вот пока не знаешь, что у тебя родится еще и девочка.

— Я знаю!

— Но откуда?

— Митя так хочет… чтоб и дочка была.

Шура-старшая покачала головой:

— «Митя так хочет»… «Митя сказал»… «Мите надо»… Этакие дуры мы, и ты, и я!

Младшая отнюдь не обиделась на «дуру» Напротив, разговор стал доверительней и сердечней.

29

Во все время, пока говорили, до них доносилась звонкая девчоночья песня из-под горы; они обе иногда прислушивались к ней и, кажется, догадывались, кто поет.

— Гляньте-ка, — вдруг изумленно сказала мама серьезного мужичка.

По крутому склону поднималась к ним девушка в белом ситцевом сарафанчике с накидушкой-распахаечкой на плечах. Но пела не она, нет. Эта девушка тоже оглядывалась вниз, должно быть, дивясь на распевшуюся девчонку.

Шура смотрела на себя шестнадцатилетнюю: толстушка… с завивкой барашком… лицо глупое-глупое, наивное-наивное и очень миловидно, хоть и в веснушках. А может, благодаря этим веснушкам. А как она загорела! Почему? Ах да, приехала из Красноярска в свой первый отпуск, а отец заставил пасти стельных коров.

— Иди к нам! — позвала Шура.

Девушка помедлила, отрицательно покачала головой: она явно стеснялась.