Польская Сибириада

Позднее лето было сухим и жарким. Даже ночи не приносили прохлады. И только утро освежало тайгу, людей и скотину. В тот день доярок не было необычно долго. Не доеные коровы тоскливо мычали. Сташек тоже нервничал, он как раз сегодня хотел сбегать с бутылкой молока в Волчий хутор. Только Митрич спокойно помешивал в котелке грибной суп. Уже совсем стемнело, когда Сташек издалека уловил стук колес и позвякивание пустых молочных бидонов.

— Митрич! Бабы едут! — крикнул он и побежал навстречу. И решил их напугать. Спрятался за деревом, а когда они подъехали, неожиданно выскочил. Конь испугался, и бабы чуть не свалились с воза.

— Вот черт дурной, ну ты нас и напугал! Я думала мишка, чуть сердце не выскочило! — ругалась Дарья.

— А со мной не поздороваешься?

Любка! Теперь Сташек оторопел от неожиданности:

— А ты что здесь делаешь?

— Приехала тебя проведать. Что, нельзя?

— Не шути!

— Испугался гостя? Маме стало получше, а Наташка заболела, доярки меня взяли, может, пригожусь.

— Пригодишься, пригодишься! — подхватила тут же Дарья. — Бери тряпку, ведерко воды и мой бидоны, чтобы к дойке чистенькие были.

В тот вечер Сташек не побежал на хутор. И хоть он пытался уговорить себя, что уже поздно, почти ночь, но на самом деле он остался из-за Любки. При свете костра он с любопытством рассматривал ее, ему казалось, она повзрослела, похорошела. Интересно, где она будет спать? Наверное, с остальными бабами на общих нарах в избушке. Там же спали и Митрич со Сташеком. «Как хорошо, — подумал Сташек, — что мне пришло в голову постелить свежий лапник и папоротник».

Дойка окончилась. Успокоенные коровы лежат в загоне, дремлют, пережевывают жвачку. Доярки расселись вокруг костра, хлебают грибной суп, заправленный молоком, хвалят угощение Митрича. Ночь темнее темной. Ветра нет, но тайга все равно шумит, ведет свой таинственный разговор. В глубоком скалистом каньоне бурлит Золотушка, шипит на камнях пена, с шумом разбиваются буруны. Ухают сычи и совы, которым свет костра мешает вести привычную ночную жизнь. Бабы долго не ложатся спать. Болтают, шутят, плачут. В такие времена много ли нужно, чтобы в бабских разговорах и воспоминаниях смех путался со слезами?!

— Ой, вы бабы, мои бабы! Может, хватит на сегодня этого хлипанья? Утрите носы, лучше споем. Дарья, заводи!

Когда заходила речь о танцах и песнях, Дарью не приходилось два раза просить. Голос у нее был чистый и звучный, как струна.

На позицию девушка
Провожала бойца,
Темной ночью простилися
На ступеньках крыльца…

Остальные подхватили, подстроились под голос Дарьи.

Глухое эхо тайги не успевало отзываться на их песни. Грустные тоскливые переплетались с веселыми разбитными частушками. Возмущенный дед Митрич сплюнул и пошел спать.

— Старый козел! — отмахнулась от него Дарья. — Эх, бабы! А не сплясать ли нам? Что нам еще осталось?

Я и лошадь,
Я и бык,
Я и баба,
И мужик!

Дарья хлопнула в ладоши. Топнула ногой. Вскинула руки вверх, завела их за голову и стала отбивать на засыпанной пеплом костра земле залихватскую чечетку. И вскоре у затухающего костра танцевали все. Каждая подпевала себе что-то свое. Пение превратилось в какофонию мелодий и слов. Ноги мелькали в бешеном ритме. Бабы кружились в пляске. Любка со Сташеком сидели под старой сосной и молча таращились на ночное представление.

Заброшенный костер погас. Одна за другой обессилевшие женщины, чуть не теряя сознание, выпадали из круга. Некоторые действительно падали на землю, как мертвые. Другие натыкались в темноте на деревья. И только неутомимая Дарья все еще танцевала, танцевала, танцевала…

Близилась осень. Засохла, пожелтела трава. Опадали листья. Наступали холода. Было пасмурно и ветрено. По утрам иней покрывал землю, легкая изморозь оседала на деревьях. Митрич поглядывал на мчащиеся по небу тучи и все чаще говорил, что скоро придет пора загонять стадо в коровники.

Для Сташека это было трудное время. Он мерз. Нечего было носить, все, что у него было, за лето изорвалось. Броня достала где-то мешок, сшила ему штаны, покрасила их луковичной шелухой. «Ничего позорного, ну да, похож на клоуна, зато голой задницей не сверкаешь!» — утешала его бабка Шайна. Лапти тоже измочалились. Летом, хоть ноги в тайге и калечишь, можно все-таки босиком перебиться. А сейчас? Когда он шел за стадом по заиндевелым колдобинам, ступни деревенели от холода, мертвели. Оставался один выход — искать коровьи лепешки и стоять в них, пока ноги не оживут в благодатном тепле.

Стадо загнали в зимние коровники только с первым снегом. У деда Митрича закончился пастуший сезон, он вернулся на Волчий хутор. Сташек не знал, что делать, куда бы приткнуться в совхозе.

— Поговорю я с Абрамовым, пусть тебя в коровнике оставит. Перезимуешь, а там посмотрим, — решила за него предприимчивая Дарья.