Польская Сибириада

Сташек пожал плечами и без всякой надобности выбежал из избы. «Только отец ушел, а эта уже раскомандовалась. Семью перевозит. Да поселяй кого хочешь, мне какое дело. В бараках по сто человек вместе жили, выжили же как-то. Спрашивает, вроде советуется со мной, а сама делает, что хочет». Сташек никак не мог разобраться в своих отношениях с Броней. И уж категорически не мог признать за ней право занять в их маленькой семье, рядом с отцом, место, принадлежавшее его маме. Мама — это мама: единственная, незаменимая, неповторимая. А Броня? Знакомая девушка из бараков, женщина, каких вокруг полно. Сташек злился на себя за то, что даже не мог придумать, как ее называть, как окликать. Мама? Ни за что в жизни! Пани? Какая из нее пани, живут вместе изо дня в день в одном доме? Броня? Ну, она ему не подружка, хоть всего на пару лет старше. Поэтому он старался не обращаться к ней непосредственно, никак ее вслух не называл, бормотал что-то безличное, так, вообще. У Брони, похоже, таких проблем не было, она всегда обращалась к нему по имени, ласково — Сташек. Зато Тадек стал звать ее мамой, как только она к ним переселилась. Когда Сташек это услышал в первый раз, он чуть не отлупил брата. Но подумал и оставил его в покое. «Глупый он еще, маленький, болтает, как попугай. А может, отец ему так велел? Подрастет сопляк, сам все поймет. Мама так мама. От меня она этого точно не дождется». И продолжал в мыслях называть ее Броней.

Бабка Барская, высокая худая старуха, была по природе необщительной. Янек, младший брат Брони, ушел этой весной вместе со всеми на фронт. Старший, Юзек, еще из Каена отправился на поиски польской армии, и с тех пор никто о нем не слышал. Были еще младшие сестры Стефа и Хеля. Обе работали в совхозе. В хате стало тесно, но Сташека это мало волновало, он целые дни проводил на пастбище, а случалось, и на ночь не возвращался. Зато маленький Тадек был всегда под присмотром…

Дедушка Митрич… Странный это был человек. Молчаливый. Скрытный. Бывали такие дни, словом не отзовется. Даже со Сташеком не заговорит, на вопросы не отвечает, как глухонемой. Сташеком командовал жестами, а со стадом договаривался при помощи длинного, тянущегося за ним бича. То вдруг опять становился вполне доступным и менее суровым. В таком настроении он отвечал на вопросы Сташека, подзывал его, рассказывал о тайге, о замеченном зверьке, неизвестной птице, траве, грибах. Учил ориентироваться в окрестностях, разгадывать тайну лесных следов. А иногда сам задавал мальчику неожиданные, даже странные вопросы. О себе и своей семье ничего не рассказывал. Иногда только, если давно не бывал на Волчьем хуторе, коротко спрашивал:

— Как там моя старуха?

— Спрашивала, приготовить ли баню на субботу. Ну, и про письма с фронта всегда спрашивает.

— Баню пусть приготовит. В эту субботу ты один в загоне со стадом на ночь останешься. Письма, письма, кто там на фронте о письмах думает…

В середине лета в очередной раз пришлось сменить летнюю базу. Отремонтировали старый загон, чтобы коровы не разбегались. Доярки привели в порядок лесную сторожку, в которой оставались ночевать, возвращаясь в деревню только утром с удоем. До Булушкино было отсюда далеко, а до Волчьего хутора еще дальше.

Сташек не мог теперь ежедневно бегать с молоком на хутор. Вместе с Митричем и доярками они ночевали на базе. На хутор он бегал редко — на возвращение уходила почти вся ночь.

Проходили месяцы, а писем с фронта от поляков не было. Из Булушкино ушло их больше десятка, и ни от одного — ни слуху, ни духу. Польки из Волчьего теперь, как и россиянки, ждали почту с нетерпением и дрожью в сердце.

Сташек, заглядывая в контору, боялся напрямую спрашивать о письме от отца, поэтому делал вид, что его интересует только весточка от Петьки Панкратова, сына Митрича. Тем временем в Булушкино пришли очередные «похоронки». Одна — Марфе Залыгиной, другая — Наташке, молодой бездетной доярке. Марфа выла в голос, рвала на себе волосы, воздевала руки к небу:

— Сиротки вы мои, сиротиночки, за что ж вам долюшка такая горькая? Зачем же она тятеньку вашего забрала? Васенька, Васенька, зачем же ты меня оставил одну-одинешеньку на белом свете? Что я без тебя буду делать?

Наташка, получив «похоронку», онемела. Стояла столбом перед конторой. Дарья попыталась обнять ее. Наташка, не выпуская из рук зловещий листок, оттолкнула Дарью и с диким криком убежала в ближайший лес.

Из небогатой хаты, стоявшей на берегу Золотушки, корову всегда пригоняла в стадо одна и та же девчонка. Мышиного цвета короткие волосы, челкой свисающие на глаза, толстые губы, белые зубы. Как-то она окликнула Сташека:

— Это ты поляк из Волчьего?

— Я, а что?

— Ничего. Хотела послушать, говоришь ли ты по-русски.

— Стараюсь.

— А как тебя зовут? Меня — Любка.

— Сташек… Станислав.

— Сташек, Стасик? Ничего. Ты все лето будешь коров пасти?

— Если меня Митрич не выгонит.

— Может и выгонит. С этим дедом никогда ничего неизвестно… А я пока не работаю. И в школу не хожу: отца дома нет, брат на войне, мама больная.